Она выбрала последнее и, попросив Сьюелла принести колоду карт и подложить поленьев в огонь, уселась у камина на стул с высокой спинкой.
«Я становлюсь отшельницей», – думала она, медленно тасуя карты.
Послышался звук открываемой двери.
– Что там, Сьюелл? – осведомилась Уитни не оглядываясь.
– Это не Сьюелл, кузина Уитни, – пропел ненавистный голос. – Это я, Катберт.
Кузен подошел поближе и встал около стула, где мог беспрепятственно разглядывать сливочно-белые округлости, поднимавшиеся над вырезом корсажа.
– Чем вы заняты?
– Это называется солитер, – сухо, почти грубо бросила Уитни. – Или «Наполеон на острове Святой Елены». В него может играть только один человек.
– Никогда не слышал о таком, – заявил Катберт. – Вы должны мне показать, как это делается.
Стиснув зубы, Уитни продолжала раскладывать карты, и каждый раз, когда она наклонялась, Катберт тоже перегибался вперед, делая вид, что заинтересован солитером, а на самом деле заглядывал ей за корсаж. Наконец Уитни окончательно потеряла терпение, швырнула карты на столик и вскочила.
– Неужели необходимо глазеть на меня подобным образом? – прошипела она разъяренно.
– Да! – выдохнул Катберт, хватая ее за руки и пытаясь притянуть к себе. – Необходимо.
– Катберт, – зловеще предостерегла его Уитни, – даю вам три секунды на то, чтобы убрать от меня руки, прежде чем я закричу на весь дом.
Как ни странно, Катберт немедленно послушался и разжал пальцы, но не отошел, а, повалившись на колени, положил руку на сердце, очевидно, готовясь сделать предложение.
– Кузина Уитни, – хрипло пробормотал он, раздевая ее похотливым взглядом, – я должен высказать вам, что у меня на уме и сердце…
– Я прекрасно знаю, что у вас на уме, – перебила Уитни, уничтожающе фыркнув. – Вы весь ужин бесстыдно пялились на меня!
– Но я должен сказать! – визгливо настаивал Катберт.
Его руки потянулись к подолу голубого платья, и Уитни брезгливо подобрала юбки, почти убежденная, что он собирался приподнять их и попытаться разглядеть ее ноги. Лишенная опоры рука вернулась на прежнее место, ближе к сердцу.
– Я восхищаюсь вами всеми фибрами своего существа. И питаю глубочайшее уважение к… – Катберт, неожиданно осекшись, умолк, с ужасом уставясь куда-то в пространство.
– Искренне надеюсь, – лениво протянул с порога веселый голос, – что я не помешал ничьим изъявлениям чувств.