Он как будто вообще не заметил, что сменная пропала. Показался на пороге с совершенно невозмутимым лицом — в чём мать родила, как будто так и надо. Влажные волосы стояли дыбом, жёлто-оранжевый свет подсвечивал капельки воды на гладкой коже. Я невольно засмотрелась на его тело: худощавое, испещрённое шрамами и узорами… татуировки? Разве у него раньше такие были?
Впрочем, мне стало не до татуировок, когда Хен как ни в чём не бывало направился в спальню. Одна половина разума запаниковала: сейчас мне влетит! надо срочно в постель и делать вид, что давно сплю! — а другая любовалась, как зачарованная, потому что при движении от этой картины захватывало дух.
Я видела раньше парней, что называется, без штанов — но это были или глупые случайности, или совершенно не вызывающие романтического интереса объекты.
А тут это был Хен. Полностью обнажённый, длинноногий, узкобёдрый, мускулистый — и свет играл, вычерчивая мышцы пресса, обтянутые гладкой кожей, и внутри у меня разгорался незнакомый огонь. И страх. И жадность. На лицо Хена было страшно смотреть, и ниже живота тоже взгляд опускать я боялась. И хотела. И боялась.
Я пришла в себя, когда Хен был уже на пороге. Метнулась к постели, не думая о том, что выдаю себя, прыгнула под одеяло, накрылась: я в домике.
Шаги Хена замерли на пороге. Послышался смешок, но Хен ничего не сказал. Отошёл к шкафу, раздался стук дверцы. Потом шорох одежды. Я молча лежала, проклиная минуту, когда в голову пришла дурная мысль устроить этот идиотский розыгрыш. Сердце билось где-то в ушах, рук и ног я вообще не чувствовала, они словно отнялись от сладкого ужаса.
Потом кровать заскрипела и чуть просела под чужим весом. Хен погасил магический светлячок, и комната погрузилась во тьму. Я снова замерла: показалось, что теперь Хен точно услышит, как лихорадочно бьётся моё сердце.
Но тишина всё тянулась и тянулась, и, осмелев, я высунула нос из-под одеяла. Прислушалась. Хен дышал мерно и спокойно. Заснул?
У меня немного отлегло от сердца: не будет смеяться надо мной. А к утру всё уже более или менее забудется. И тут вспомнилось, как он шёл к спальне. Всё то, что, казалось бы, не разглядела тогда, вдруг само встало перед глазами.
Я зарылась лицом в подушку.
— Хагос! — вырвалось полушёпотом отчаянное. Тут же я снова притихла, вслушиваясь в дыхание Хена.
Спит.
Я вздохнула, перевернулась. Взглянула сквозь ресницы. Да точно спит. Я придвинулась ближе, притворяясь, что во сне. Уткнулась лбом в руку Хена. Вот сейчас он что-нибудь скажет…
Но Хен молчал, только повернулся ко мне лицом, и на плечи легла тяжёлая рука.
Под ложечкой сладко засосало. Я затаила дыхание и только через долгий миг спохватилась, что выдала себя этим. Теперь если он не спит, точно знает, что я проснулась. А может, это к лучшему?
И я открыла глаза, вовсю уставившись на Хена.
Его ресницы чуть дрогнули. Тоже не спит. Сердце заколотилось уже как сумасшедшее. Рука Хена придавливала меня к постели, а иначе бы… иначе бы я могла чуть податься вперёд и поцеловать его в губы. А у него на шее бьётся жилка. Дыхание спокойное, но если прислушаться — слишком лёгкое, будто Хен с трудом заставляет себя не реагировать.
В горле совсем пересохло. Я облизнула губы, почти решившись действовать — и будь что будет. И тут Хен отвернулся.
Я не сдержалась: вздохнула порывисто и разочарованно. И отвернулась сама на другой бок: подумаешь! Не хочет — ну и не надо! Бегать за ним я не буду.
В ту ночь я ещё не знала, что очень скоро все мои решения перестанут что-нибудь значить, а наши отношения — бесповоротно изменятся.