Ладно, не отсекло, но здорово бы поцарапало.
И вот Широ Танаки заканчивает пламенную, а я чувствую, как по телу ползёт дрожь нетерпения.
– Готов? - слышу голос Тенёва.
– Ещё бы, блядь.
– Тогда иди.
Педагог-садист заканчивает душещипательную историю о том, как сильно он будет скучать по нам, а я набираю в грудь воздуха и, едва в зале устанавливается тишина, громко говорю:
– Учитель! - он поднимает голову в нашу сторону, сжимая губы. - Как насчёт прощального боя?
Слышу, как по залу прокатывается шёпот. Управитель интерната и его заместитель хотят что-то сказать, но Широ Танаки даёт им знак молчать.
– Ты уверен в своей просьбе, мальчик? - ровно отвечает мне.
Ещё как, блядь, уверен. Я долго ждал.
Я спускаюсь между рядами и поднимаюсь на сцену. Скидываю пиджак и отдаю его Марине - одногруппнице.
Достаю шест, который заранее припрятал между кулисами. Танаки смотрит долгим взглядом не моргая, а потом кивает кому-то за сценой.
– Ты пытаешься прыгнуть выше головы, мальчик, - говорит мне, выключив микрофон. - Кажется, ты так и не повзрослел.
Перед глазами одна за одной встают картины из воспоминаний.
Двойка за диктант в пятом классе - держать шест на вытянутых руках. Не можешь? Сто пятьдесят отжиманий. Не можешь? Держи палкой вдоль хребта, сопляк. Не плачешь? Держи ещё раз. И ещё. И ещё.
А я не плакал. Потому что не мог. С четырёх лет, с того самого момента, как погибли мои родные родители.
И как же сильно это раздражало Широ Танаки!
Сломать недоломанное - вот его педагогический стиль.
Задавить понятие человечности на корню. Вытравить последние остатки света в душе. С самого малого, с самого детства.
У тебя получилось, учитель. Получилось.