Московское царство. Процессы колонизации XV— XVII вв.

Если прежде власти светские и духовные могли проявить к сторонникам «старой веры» известное снисхождение, то теперь все вожди староверия встали перед выбором: либо покаяться, либо подвергнуться ссылке или даже казни. В свою очередь, старообрядцы использовали любой бунт ради жестокой борьбы с церковью за возвращение «старины». Они также не собирались идти на какие-либо уступки и требовали реставрировать все до-никоновские обрядовые формы без изъятия, без разбора, без рассуждения. При этом их вожди готовы были пойти на вооруженное противостояние властям.

Так, в Соловецком монастыре вспыхнуло восстание, поднятое теми, кто не счел уместным раскаяться. Поскольку монастырь располагался на Большом Соловецком острове посреди Белого моря и представлял собой мощную крепость, а «гарнизон» его составляли люди решительные и убежденные в своей правоте, правительственные войска на протяжении нескольких лет не могли его взять. Когда проникнуть в обитель все-таки удалось, ее защитники были подвергнуты жестокой расправе. Позднее, в 1682 году, старообрядцы выступили вдохновителями и наставниками взбунтовавшихся стрельцов. Прямо посреди мятежа происходил жаркий диспут между идейным вождем староверов Никитой Пустосвятом с товарищами и просвещенным книжником, церковным публицистом Афанасием, архиепископом Холмогорским, а также другими православными иерархами; дошло до рукоприкладства. После подавления бунта Никите Пустосвяту отсекли голову. В том же году в Пустозерске были сожжены виднейшие духовные лидеры старообрядчества: протопоп Аввакум, инок Епифаний, дьякон Федор и поп Лазарь.

После поражения Соловецкого восстания и разгрома стрелецкого бунта старообрядцы больше не предпринимали попыток масштабного вооруженного сопротивления властям. В 1685 году, при царевне Софье, правительство издало указ из 12 статей о суровой борьбе с любыми проявлениями «старой веры». Ее поборникам оставалось удалиться в области глухие и отдаленные, чтобы там основать общины, построить храмы и вести богослужение по старому обряду. Так большие поселения староверов появились на Дону и в Прикубанье, на Русском Севере, по реке Керженец в нижегородской земле, а также в районе Стародуба и Гомеля (на территории Великого княжества Литовского). Позднее «старая вера» распространилась в Сибирь и Америку.

Иной раз государство обходилось со старообрядцами весьма жестоко. В ответ радикально настроенные согласия проповедовали самосожжения и иные формы коллективного самоубийства – лишь бы не подчиниться «антихристу», который, по их представлениям, уже явился в мир и взялся калечить древнее благочестие. Так, в XVIII столетии появились филипповцы, видевшие в самосожжениях избавление. Столь же радикально были настроены и нетовцы, или, иначе, «Спасово согласие». Настоящий «бегун» (а они в небольшом количестве сохранились до настоящего времени) не может иметь паспорт или иные документы, не должен где-либо ставить подпись. Он живет на территории Российского государства, но не в Российском государстве, сколь бы парадоксально это ни звучало.

Русская историческая литература страшно перекошена в сторону сочувствия несчастным, «измученным властью» староверам. Существуют эвересты и эльбрусы статей на тему о гонениях со стороны царского правительства и официальной церкви на старообрядческое сообщество. То и дело слышишь эпический плач о горестях людей, «сохранивших истинную веру». Более того, в среде русской интеллигенции глубоко укоренилось мнение, согласно которому только у старообрядцев-то и осталась «чистая древняя вера», которую они «держат по всей строгости». Но, во-первых, в Символе веры православной сказано: «Верую. во едину святую, соборную и апостольскую Церковь». То есть церковь у православных – предмет веры. Не папа римский, ex cathedra возглашающий некие идеи, считающиеся у католиков непогрешимо верными, а вся церковь, решения которой озвучиваются и утверждаются соборно. Староверы пошли против соборно принятых реформ русской церкви, и, следовательно, они мятежники не только против государства, но и против веры, против церкви. В наши времена патриаршая церковь к ним ласкова, однако это не перечеркивает одной неприятной правды: глубинный смысл их движения – самомнение начетчика, возведенное в ранг истины. Был, есть и, к сожалению, наверное, пребудет до Страшного суда в России один порок национальной общественной мысли, в том числе и религиозной: страстное желание человека, попробовавшего на вкус винограда книжной премудрости, более ни во что не ставить авторитеты, жестоко бунтуя против всего, что не согласно с его собственным мнением. Староверие от макушки до пят наполнено таким вот суемудрием книжника-начетчика. Поэтому, во-вторых, какая может быть «древняя» или «чистая» вера у старообрядцев, когда они несколько десятков раз сами раскололись и рассеяны на многое множество «толков» и «согласий». У кого самая правильная из них вера? У «часовенных»? У «бегунов»? У «бегло-поповцев»? У «белокриницких»? Горделивые начетчики-то всегда найдутся в любом согласии, а ежели нет над ними духовного авторитета патриаршего, то на мятеж против своих же духовных братьев-староверов они поднимутся легко.

Можно ли было как-то смягчить ситуацию? Можно ли было пройти через церковную реформу мирно, спокойно, без кровопролития? Думается, нет, никак. Более того, Россия еще относительно тихо решила свою проблему. Европа прошла через целый каскад диких религиозных войн, расплатилась десятками, если не сотнями тысяч жизней за собственный великий раскол. Московское царство по сравнению с ними, можно сказать, отделалось парой синяков и царапин – там головы пачками слетали.

Христианский мир Европы с конца XV по вторую половину XVII века как будто проходил через глобальный бесовский соблазн. Он состоял в том, чтобы ради веры (по внешней видимости) убивать много, непредставимо много, а в реальности – не из-за веры, а из-за денег, гордыни, гнева, стоявших за конфессиональными противоборствами. Россия поддалась этому соблазну, к сожалению, – как все! Но потеряла, слава Богу, меньше прочих.

Раскол, пусть и стоивший много крови русской цивилизации, пусть и оставивший гниющую рану на ее теле, все-таки не сокрушил ни церковь, ни веру. Церковный раскол – русский аналог религиозных войн в Западной Европе, и при всем том, что на Западе войны прекратились после чудовищного кровопускания, а в России раскол тлел до начала XX века, он все-таки привел к значительно меньшему числу жертв, нежели дикие, масштабные столкновения в Европе. Церковь осталась жива и сильна вопреки расколу, преодолевая его.

Патриаршая церковь еще сумела выстроить систему самостоятельного, на национальной почве выращенного просвещения. Она по-прежнему миссионерствовала в Сибири, она по-прежнему поднимала стяги Христовой веры над головами русских первопроходцев.

Многое и с громовым пафосом было сказано о том, что Петр I пошел на сокрушительный «ремонт» церкви, невероятное ее унижение и встраивание ее в государственный механизм как части, равной какому-либо светскому ведомству, по той причине, что он увидел некую «слабость» церкви, неспособность ее справиться с расколом своими ресурсами, разочаровался в старомосковском духовном просвещении, в нравственной и воспитательной способности церковной иерархии. Это иллюзия. Находясь под влиянием протестантского мира Западной Европы, царь некритично заимствовал оттуда образцы из разных сфер жизни, в том числе и из жизни религиозной. Как он смотрел на духовные и интеллектуальные ресурсы церкви, не столь уж важно, гораздо важнее другое: вне зависимости от действительных возможностей русского духовенства, не глядя на них, не изучая их, царь принялся скорым манером кроить из православного подрясника кафтан лютеранского пастора. И слава Богу, просто не успел испортить в церкви все полезное, не успел загубить вконец все живое, что в ней существовало.

Даже такая, огосударствленная, увечная церковь для Сибири и Дальнего Востока продолжала в эпоху Российской империи играть роль умного, энергичного и волевого миссионера. Раскол не только не разрушил, но даже не пошатнул роль церкви в русской экспансии, да и способность ее крестить новое, иноверное население на границах державы не уменьшилась.

Итак, православная церковь послемонгольских времен выпестовала Русь, дала ей правильную, регулярную форму, открыла ей дорогу в Россию, а Россию превратила в великую державу. Иная церковь вряд ли справилась бы с подобной задачей. Вот уж вряд ли!

Глава 6

Власть в России делят между собой царь, род и государство

Этот заголовок для кого-то прозвучит как парадокс, у кого-то вызовет недоумение. Но в нем кратко сформулирована огромная проблема. Наверное, главная проблема воздвигающейся старомосковской государственности.

Русский царь самовластен и единодержавен.

Иначе говоря, вся высшая светская власть сосредоточена в его руках, а сам он неподсуден и неподвластен никому, помимо Господа Бога.

Красивая формула. Блестящий идеал.

Но истинное положение вещей в Московском государстве далеко от простых формул и непогрешимых идеалов, сколь бы совершенным и светлым ни казалось их содержание.

В ту пору, когда Московское княжество начало превращаться в Московское государство, власть государя была весьма сильно ограничена властью рода, или, как говаривали историки в XIX веке, «родовых начал». Зато государства (как постоянно действующего разветвленного аппарата) почти не существовало – ни в столице, ни на местах. Под рукой у великих князей Московских имелось лишь то, что обеспечивало бесперебойное функционирование их обширной «вотчины», а не громадной державы.