Ведь она еще не ведьмачка.
Донесла. Передала старому Владзежу. По тому, как ловко и умело старик взял спящего ребенка, Синтия поняла, что Владзеж часто имеет дело с маленькими детьми. Поняла чутьем самки, глубинным и почти мистическим. И – о чудо! – ей стало чуточку легче.
– Ладно, – Эскель скупо хлопнул Геральта по плечу. – Бывай.
– Бывай, Эскель. До свидания, Владзеж.
– Будь здрав, Геральт.
Хлопнули дверцы. Затарахтел двигатель. Звук его быстро растворился в утренней дали. Почему-то Геральт долго стоял и глядел вслед давно уехавшему внедорожнику. И молчал. И Синтия стояла и глядела, тоже молча. А когда молчать стало невмоготу, спросила:
– Геральт! А позволено ли интересоваться дальнейшей судьбой ваших… найденышей? Судьбой этого, к примеру, малыша?
– Нет, – ответил Геральт уже совершенно безразличным тоном.
– Значит, я не узнаю – пережил он испытание или нет? Даже имени его не узнаю?
Геральт сухо пожал плечами:
– Ты, скорее всего, не узнаешь. А я, может, и встречу его когда-нибудь, в какой-нибудь жуткой дыре. Иногда ведьмаки работают парами. А что до имени… нет у него больше имени. Завтра появится номер. А об имени ему пока думать рано. Но номера его ты тоже не узнаешь.
– Ты не веришь, что я стану ведьмачкой? – вспыхнула Синтия, но тотчас же вспомнила о холоде и спокойствии, которые надлежит хранить.
– Нет, – сказал Геральт без намека на жалость или сочувствие. – Не верю.
– Зачем же ты меня учишь?
– Затем, – был ей ответ, – что ведьмаки почти никогда не поступают так, как им хочется. Они всегда поступают как надо.
– Кому надо?
– Городу. Хватит болтать, воспитуемая. Занятия ждут. Пять минут тебе на умывание… Зарядку сегодня отменим.
Довольно быстро Синтия поняла: жизнь ведьмака настолько мало походит на ее прежние романтические представления, что называть их иначе чем бреднями как-то совестно. Рутина, каждодневная рутина, состоящая из долгого висения в Сети, впитывания пропасти информации, далеко не всегда интересной, да тренировки до тьмы в глазах. Тренировки не были напрасными (Синтия чувствовала, как крепнет тело, особенно руки), они просто были неотличимы друг от друга, и потому сначала полуорка думала о приближающемся утре со щемящей тоской и неприязнью, а потом вовсе перестала думать. Научилась выключать голову, повелев работать мышцам. Вернее, даже не так: она научилась отрешаться. Тело привычно проделывало упражнения, а голова словно бы улетала далеко-далеко, тянулась за мыслью и растворялась в заоблачных далях.
Думала Синтия о многом: о том, как изменились она сама и ее отношение к миру. Как не похож оказался Геральт на сложившийся за прежние годы образ абстрактного ведьмака. Какой непростой представлялась теперь окружающая жизнь – куда сложнее, чем считаные недели назад виделась из окон родовой усадьбы. Только об одном Синтия пока себе думать не разрешала.
Обо всем, что произойдет вскоре на Матвеевском полигоне. А произойдет там… Многое, в этом полуорка не сомневалась. Сомневалась она теперь совсем в другом. А хочет ли она мстить? Совсем недавно о сомнениях не могло быть и речи – только мрачноватая решимость, без оглядки на обстоятельства и опасности. А нынче…