По-хорошему, надо было бы прерывать наш маленький праздник жизни и сваливать по-тихому, потому что папаша ее меня не то, чтоб любит… Это если мягко говорить, прямо очень мягко. Терпеть не может, проще говоря. И по-всякому дает понять дочке, насколько я ей не пара.
Хорошо, хоть больше не пытается увезти в английскую жопу мира, этот уровень нами пройден, блять!
Но вход в его дом для меня закрыт, а Радужка ко мне за все эти месяцы приезжает такой контрабандой, что по пальцам можно пересчитать! И мой секс, как вы понимаете, тоже по пальцам теперь можно… И это — пиздец, печаль и боль. Которую мы сегодня утром вроде как окончательно уже решили, и я бы уже давно всем все рассказала, но моя девчонка боится и уговаривает подождать. А я не могу ждать! Я живой! И я хочу, чтоб она была рядом!
И вообще… Немой, скотина, все правильно сделал, вон, сегодня его помолвку празднуем! И даже папаша его вышел из тюряги очень вовремя и успел тут впечатление напроизводить!
А почему у меня все через жопу?
Причем, только в одном аспекте! В том, который Радужки касается!
Даже на работе все выравниваться начало! И начальство уже не называет “полицейским с рублевки”, хотя субарик мой при мне и впечатление производит на подопечных маргиналов и бабулек убойное… Но, видно, чего-то я делаю правильно, раз смотреть по-другому начали…
Вот бы еще и с радужкиной родней тот же фокус провернуть…
Я смотрю в испуганные глаза Радужки, ощущаю, как сильно и ритмично сжимает она меня, то ли от страха, что папаша ее сейчас небом налюбуется и повернется… И увидит своего невинного птенчика в очень даже не невинной позе. А, может, и не просто страх тут. Не зря же глазищи черные, словно космические объекты, из тех, что в себя засасывают без возможности возвращения…
На пробу легко, раскачивающе, скольжу вперед и назад, стараясь не шевелиться ничем, кроме одной части тела. Тут же получаю офигенно клевое сжатие, испуганно распахнутые еще больше глаза, неистово царапучие объятия на шее… От всего этого тело прошивает дичайшим спазмом кайфа, и я еще двигаюсь, и еще, и еще. И каждый раз — вот так, торкает, с ума сводит… Ка-а-а-айф…
И плевать мне в этот момент, что нас пропалят, что будет потом, не могу я думать сейчас, не способен!
Взгляда от Радужки не отрываю и с каждым толчком все больше и больше погружаюсь в нее, в всех смыслах буквально! Тону в кайфе, который только с ней может быть! Накрывает дикая радость, что это все теперь мое, что она позволила быть этому, позволила себя забрать, согласилась, и я теперь — самый счастливый придурок в мире!
И я явно все правильно делаю! Наконец-то!
Это же охренительное ощущение: понимать, что ты — в кои-то веки все делаешь так, как надо.
Что ты — не никчемный, никому нахер не сдавшийся кусок говна, а человек! И от тебя много чего зависит! Люди от тебя зависят! И что тебя любит охренительная, самая лучшая в мире девочка! И она тебе “да” сказала! И она тебя хочет, даже если ты лажаешь, косячишь и иногда несешь бред! Любит не потому, что ты — чей-то там родственник, и у тебя машина и дом. А просто потому что ты — это ты. И это просто… просто…
Я не могу этого описать, я не могу больше сдерживаться, мне плевать, кто тут рядом и что будет! Я — весь в ней. Я — весь для нее.
Ощущение эйфории выплескивается диким, безумным водоворотом, я сжимаю дрожащее тело своей радужной поняшки, прикусываю плечико прямо через ткань платья, ловя последние афтешоки кайфа и проводя Радужку той же дорогой, жестко и бескомпромиссно.
Она кусает до крови мне ладонь, в попытке сдержаться от крика, вздрагивает в последний раз и затихает.
Я еще пару минут не могу выдохнуть, не хочу этого делать, потому что легкие полны ее ароматом и заменить его банальным воздухом кажется кощунственным.
Медленно, словно в слоу мо, убираю ладонь с ее губ, провожу по щеке мокрыми от слюны и крови пальцами, а затем, не сдержавшись, жадно зализываю темные следы от своих прикосновений. Радужка вытягивается в моих руках стрункой, покорно поворачивает голову так, чтоб мне было легче добираться туда, куда так сильно хочется, плавится в от кайфа, податливая и мягкая такая, что у меня все внутри опять каменеет, и то, что уже успел поставить ее на ноги, кажется кощунством, преждевременным развитием событий, и можно было бы повторить, но в этот момент со стороны веранды раздаются голоса, отец ее с кем-то там ведет неспешную беседу, и это уже становится опасно криповым, а потому я мягко прекращаю, поправляю на Радужке одежду, быстро привожу себя в порядок и прикидываю путь отступления…
ebooksa