История крестовых походов

Христиане с большим беспокойством следили за внезапным возвышением египетского могущества. Поэтому правитель королевства Раймунд уже зимою 1174 и 1175 года двинулся в путь с войсками Иерусалима и Триполиса, надеясь как-нибудь воспользоваться для себя борьбой Саладина с наследниками Нуреддина. Но он не сумел достаточно быстро воспользоваться представлявшимися для этого случаями и в конце концов был рад, когда получил от Саладина договор, который дал свободу нескольким христианским пленным, но зато обязывал франков никаким образом не мешать египтянам в их войне против Галеба и Мосула. Вследствие этого христиане оставались в бездействии, пока Саладин не одержал выше упомянутых побед и не вернулся в Египет еще летом 1176 г. Правда, после этого они еще сделали в страну Дамаска разбойничий набег, который принес им богатую добычу, но затем не дал ни малейшей выгоды. Затем прибыл в Иерусалим важный вельможа, маркграф Вильгельм Монферратский, и получил в жены Сибиллу, старшую сестру Бальдуина IV, для того, чтобы вместо больного короля надолго посвятить свои силы Востоку. Между тем и это также не принесло иерусалимцам никакой пользы, потому что маркграф сильно заболел уже через несколько месяцев после своего прибытия в Сирию: он умер в июне 1177 г. и оставил свою жену беременною [57].

Как только он закрыл глаза, в Аккон прибыл граф Филипп Фландрский с значительной толпой фландрских, французских и английских рыцарей, и вскоре после этого приплыл в Акконскую гавань также греческий флот, чтобы этим доставить наконец Святой Земле ту помощь, которую он некогда обещал королю Амальриху: он хотел, чтобы было предпринято совместное нападение на Египет, которое теперь имело бы больше смысла, чем когда-либо раньше, потому что могущество Саладина главным образом основывалось на прочном господстве над страной Нила. У иерусалимцев было на этот раз верное сознание своего положения и они соединили силы, вдруг приходившие к ним с различных сторон, для решительного удара, они предложили графу Фландрскому стать правителем государства и вызывали его двинуться в Египет во главе франкского войска вместе с греками. Но это оказалось все-таки неудачным. Граф Филипп, сын старого иерусалимского пилигрима Дитриха Фландрского, правда, так же, как и он, выказывал живую склонность воевать за Святую Землю, но при его суровом и самолюбиво-расчетливом характере ему было гораздо более по сердцу извлечь для себя земную выгоду из благочестивого странствия, которое он предпринял во имя Бога. Под видом скромности он поднял вопрос, прилично ли ему брать на себя правление Иерусалимского государства, и удобно ли то время года для похода против Египта; затем он дал, наконец, понять, что прежде всего он хотел позаботиться о выходе замуж обеих сестер Бальдуина IV. В его свите был между прочим один владетель Бетюнский, которой обещал уступить ему свои владения на родине, если ему удастся поженить его обоих сыновей на иерусалимских принцессах. Предложение, которое граф делал таким образом, было, однако, в высшей степени неприлично, так как принцесса Сибилла только недавно овдовела и кроме того в скором времени ждала родов. Поэтому иерусалимцы медлили с этим делом; но Филипп был так раздражен этой неудачей своих надежд, что с своей стороны объявил египетский поход непростительным безрассудством и действительно добился того, что греки вернулись в Константинополь, ничего не сделавши. После этого он, правда, говорил, что хотел бы быть полезен в какой-нибудь битве с мусульманами, опустошил вместе с триполисцами области Гимса и Гамы и в союзе с Боэмундом III антиохийским осаждал зимою 1177—78 в течение целых месяцев замок Гарим. Но ни к одной из этих битв он не относился серьезно: военачальники задавали в Антиохии роскошные пиры в то время, как их войска стояли под стенами Гарима под дождями и бурями. Наконец, осажденные предложили деньги, если христиане откажутся от войны; и как Боэмунд, так и Филипп вернулись по домам, и Филипп конечно оставил по себе на Востоке очень, дурную славу.

Саладин осторожно выжидал, когда граф Монферратский, фландрцы и греки друг за другом приходили в Иерусалим. Но как только он услышал, что флот ушел в Константинополь, а граф Филипп в северную Сирию, то он с большой силой вторгнулся с юга в Святую Землю. Рыцарство государства хотело сначала выйти против него из Аскалона, но скоро скрылось за стенами этой крепости из страха перед огромным численным превосходством неприятеля. Магометане вследствие этого сочли возможным нарушить, твердый порядок своего войска и отдельными отрядами жгли и грабили страну до самых ворот Иерусалима. Тогда, наконец, рыцари собрались с духом и, тесно сплотившись, вышли из ворот Аскалона и еще раз показали разрушительную силу своего оружия. 28 ноября 1177 они ринулись на главную массу неприятеля, и сам Саладин спешил сколько возможно охранить порядок своего войска. — Нападение рыцарей было непреодолимо: один отряд за другим был разбит, даже бегство мало помогло, так как христиане гнались за ними во весь опор и в преследовании вдвое страшнее истребляли испуганные ряды беглецов. Даже Саладин только с величайшим усилием избежал резни, потому что, как он потом открыто признался, «не один раз он был близок к погибели, и только Бог спас его, чтобы потом через него совершить Свою волю».

Это была славная победа, и иерусалимцы хорошо воспользовались ею в одном отношении. После сражения при Аскалоне они могли считать южную границу своего государства достаточно защищенной и обратили свое внимание на северную границу, которая после того, как Нуреддин взял Баниас в 1164 г., была действительно открыта для всякого нападения. Поэтому они выстроили крепкий и обширный замок на холме при верхнем течении Иордана у так называемого брода Иакова. Но Саладин все-таки далеко превосходил их своей хитростью и неутомимостью. В то время как из гнева на свое поражение он клялся не принимать принадлежащих султану почестей, пока не отомстит за себя, он велел однако распространять в Каире гордые известия о победе, так как все еще не вполне доверял египтянам. Затем он вооружился всеми силами и прежде всего послал небольшое войско в лесную область Баниаса. Христиане, теперь опять самонадеянные, именно в это время производили там опустошительный набег с полной беспечностью; они были захвачены врасплох египтянами и понесли большие потери. Вскоре затем сам Саладин двинулся для осады вновь выстроенной крепости. Когда на выручку пришли иерусалимцы и триполисцы, то он осторожно отступил к Баниасу. Христиане с безумной смелостью следовали за ним отдельными отрядами. Султан тотчас повернулся, всеми своими силами напал на них, рассеял и уничтожил почти все их войско (1179). Оставалась еще тень надежды поправить это большое несчастье, так как именно в эту минуту в Святую Землю прибыли граф Генрих Труа и несколько других французских вельмож. Но христиане неумело или трусливо медлили и не выступили достаточно скоро против сильного неприятеля с этим неожиданно явившимся подкреплением, так что Саладин напротив, имел достаточно времени, чтобы окружить и взять важный замок при броде Иакова. Огорченный безумством и вялостью христиан, историк Иерусалимского королевства архиепископ Вильгельм Тирский применил к ним меткие слова псалма: Господь, их Бог, отвернулся от них.

Но, к счастью для крестоносцев, Саладин не мог долго заниматься ими одними. Его политика охватывала в то время не только христианскую и магометанскую Сирию и Месопотамию, но также армянскую Киликию и Малую Азию. Некоторое время он вел уже борьбу с Килидж-Арсланом иконийским, сам вышел теперь против него, смирил его и затем вместе с ним стеснил князя Рубена армянского. Тем временем он согласился дать христианам перемирие, которым однако они воспользовались как нельзя хуже. Потому что для благоденствия королевства они прежде всего опять хотели выдать замуж старшую сестру их больного короля за самого могущественного князя; и поэтому уже начаты были переговоры с герцогом Генрихом Бургундским, когда несчастный Бальдуин IV, страшась быть совсем устраненным, неожиданно вмешался и в слепой поспешности дал сестре в мужья графа Гвидо Лузиньянского; правда, это был храбрый рыцарь, но у него не было ни значения, ни богатства, ни дарований, необходимых для разрешения тяжелой задачи, которую судьба отдавала этим в его руки. И как только вследствие этого дела вельможи Иерусалимского королевства перессорились злейшим образом между собою, князь Боэмунд антиохийский прогнал свою жену, греческую принцессу, и отдал сердце другой женщине, дурной репутации, затем он самым отвратительным образом рассорился с своим патриархом и не слушал ни просьб своих дворян, ни убеждений короля Бальдуина, которые увещевали его изменить свой образ жизни.

Но самое дурное впечатление производил в то время Райнальд Шатильонский, бывший князь антиохийский, который был в магометанском плену с 1160 и еще по смерти Нуреддина, потом был наконец выкуплен и с тех пор занимал высокие места в Иерусалимском государстве. Он оставался и теперь таким же необузданно воинственным, каким был в молодые годы, побуждал постоянно и без разбора к нападению и этим особенно оскорблял графа Раймунда Триполисского, который, в крайней противоположности с ним, был труслив, осторожен и старался сколько возможно уклоняться от открытой борьбы с Саладином. Кроме того, Райнальд, в качестве правителя страны по ту сторону Иордана, жил в то время в большом замке Крак, т. е. всего ближе к неприятелю, и таким образом от него как будто зависело, будет ли опять война, и когда в 1181 году он не мог больше сдерживать свою воинственность и сделал дикий набег на юг по направлению к Аравии, не желая знать о перемирии, которое дано было Саладином. Саладин ответил на это обширным нападением, которое он и его эмиры со всех сторон направили на Иерусалимское государство. Правда, христиане также собрались для всеобщего отпора, но все-таки их страна потерпела ужасно, и только с трудом удалось вынудить султана к отступлению, сначала кровопролитной, но долго нерешительной битвой при Бейзане (Скифополис), и затем, когда он опять вторгся и начал осаждать Бейрут на суше и на море, удалось оттеснить его и от этого города (лето 1182 года).

Между тем, несмотря на эти успехи, иерусалимцы, конечно, мало-помалу подпали бы преобладающей силе, если бы внимание Саладина не было опять отвлечено больше в другую сторону. В октябре 1181 года умер в Галебе сын Нуреддина, и хотя его двоюродные братья старались ему унаследовать, тем не менее для Саладина это было таким заманчивым случаем распространить теперь свое господство на северную Сирию и Месопотамию, что он употребил свои лучшие силы для достижения этой цели. Уже осенью 1182 года он покинул крестоносцев, пошел к Галебу и мимо этого города через Евфрат к берегам Тигра. Везде, где он появлялся, он действовал непреодолимо и оружием и переговорами. Почти все города Месопотамии открыли ему ворота; только Мосул выдержал сильную осаду и на этот раз удержал свою независимость, но зато султану удалось наконец завоевать Галеб, которого он давно добивался: в июне 1183 г. он вступил в этот город, как торжествующий победитель, как властитель Египта, Сирии и почти всей Месопотамии.

Христиане между тем проводили время по своему обыкновению; они сделали несколько хищнических набегов, главным образом в дамаскинскую область. Безумный Райнальд двинулся даже к югу, неожиданно напал на город Айлу у Красного моря и часть своих людей отправил на быстро импровизированном флоте для опустошения аравийских берегов. Новые начальники Саладина везде были настороже. Христианский флот был уничтожен, Айла снова взята, и большинство этих грабительских отрядов вернулось домой без добычи. Когда затем пришли вести об успехах султана, христианами овладели забота и страх: все государство было обложено усиленным налогом, чтобы собрать казну на черный день, а король, бывший почти при смерти, формально передал правление своему зятю, Гвидо Лузиньянскому. Осенью 1183 г. Саладин с большим войском вторгся со страшными опустошениями в христианскую область. Крестоносцы, подкрепленные прибывшими незадолго перед тем толпами пилигримов, вышли против него в немалом количестве, но не отважились сделать нападение. Тем не менее они держались, тесно сплотившись в таких твердых позициях, что и султан не захотел вынуждать их к решительной битве и увел свое войско из Иерусалимской области. Но, как только его неприятели разделились, он со всею силою бросился на замок Крак, где князь Райнальд в беспечном высокомерии задавал веселые пиры. Правда, осажденные храбро сопротивлялись, и Саладин снял осаду, когда из Иерусалима подоспело сильное подкрепление; но между тем раздоры партий в христианском государстве стали хуже чем когда-нибудь прежде.

Многие вельможи были недовольны тем, что незначительный Гвидо Лузиньянский стал сначала зятем Бальдуина IV, потом его заместителем, а затем, очевидно, и его преемником в королевском достоинстве. Поэтому они раздражали Бальдуина IV против графа, и это было тем легче, что даже собственная его супруга, принцесса Сибилла, оказывала им содействие, потому что теперь она более всего хотела обеспечить корону за своим сыном Бальдуином, которого она родила в конце 1177 года, после смерти своего первого мужа, маркграфа Монферратского. Король скоро согласился на предложения, которые ему делались, отстранил своего зятя от управления Иерусалимом и 20 ноября 1183 г. велел короновать своего пятилетнего племянника Бальдуина, как пятого короля этого имени. Но так как теперь в Иерусалиме стало два короля, из которых один был умирающий, а другой ребенок, то опять надо было назначить правителя, и граф Раймунд Триполисский, который уже в юности Бальдуина IV исполнял эту должность, был еще раз выбран на этот пост. Он должен был оставаться во главе управления десять лет, до совершеннолетия Бальдуина V: и как залог за расходы, которые могли поэтому у него явиться, ему представлен был город Бейрут. Гвидо сначала добродушно подчинился этим решениям, но когда разгневанный на него король зашел так далеко, что стал требовать расторжения его брака с принцессой Сибиллой, граф воспротивился словом и делом и кроме того приобрел несколько сторонников среди вельмож государства, так что у него по крайней мер не могли оспаривать его жену.

Вскоре после этих отталкивающих деяний, по-видимому, весною 1184 года, окончилась жизнь несчастного Бальдуина IV. Регент государства, граф Раймунд, должен был тотчас после этого идти в поход против Саладина, который во второй раз осаждал Крак. Иерусалимское войско опять вовремя пришло на выручку. Но после того как замок был обеспечен, Раймунд по своему миролюбивому направлению стал искать перемирия. У султана было много причин согласиться на это желание. В Месопотамии его задачи были не совсем исполнены, потому что Мосул все еще оставался непокоренным и враждебным; поэтому преждевременно побуждать христиан к отчаянной битве было бы ошибкой и тем более грубой, что господствовавшая тогда в Иерусалиме трусливая и сдержанная политика была совершенно безопасна для магометан. Тем не менее граф Раймунд получил желанное перемирие только за 60.000 червонцев и этой тяжелой жертвой, конечно, приобрел для Святой Земли не более как жалкую отсрочку.

Падение иерусалимского государства

Представим себе теперь положение христианских государств на востоке перед тем, как самое значительное из них пало от меча Саладина.

На севере христианской области Антиохия и Армения вели довольно обособленное существование, то в дружбе, то во вражде между собою, при случае сильно притесняемые врагами креста, но вообще в довольно безопасном положении, потому что в эти годы они мало были затронуты потоком великих событий. При этом Антиохия медленно теряла силы, между тем, как Армения, как увидим, созревала для более широкого будущего.

Местности Триполиса и Иерусалима в последнее время сильно пострадали. От них слишком часто требовались большие военные усилия. Отряды Нуреддина и Саладина не раз занимали значительные части христианской области: при этом плоская страна была основательно опустошена и целый ряд небольших местечек обращен в развалины. Тем не менее материальное положение крестоносных государств в эти годы нельзя считать слишком печальным: в некоторых отношениях оно было, напротив, чрезвычайно цветущим. Человеческие жертвы, которых требовали частые войны, снова сглаживались все еще продолжавшимся притоком рыцарей, купцов и пилигримов всякого рода; а благочестивое настроение Европы продолжало доставлять борцам за Христа на Востоке богатые наличные средства подарками, завещаниями и покаянными пожертвованиями. К этому прибавлялось тогда еще большое, почти сплошь, плодородие сирийской земли, которая, если не наступал прямой неурожай, производила именно благородных продуктов гораздо более, чем было нужно самим жителям: лимоны, апельсины, фиги и миндаль, тонкие масла, тяжелые вина и фрукты в большом количестве посылались на кораблях в Европу. Также процветала и промышленность: шелковые ткани Триполиса, стекло и пурпур из Тира приносили в страну много денег. Но наибольшую выгоду сирийские христиане извлекали из того, что их страна мало-помалу стала почти центром всемирной торговли. Торговые караваны Египта, Сирии и Аравии перекрещивали их область, как только стихал воинский шум, и давали за это пошлину, которая представляла, вероятно, очень значительные суммы. В больших портовых городах различные товары Запада, которые были необходимы для рыцарей, духовенства и горожан Иерусалима, встречались с произведениями греческой техники и сокровищами Персии, Индии и Китая. На рынки Аккона и Бейрута доставлялись, например, произраставший в восточной Азии ревень, добывавшийся в Тибете мускус, затем перец, корица мускатный орех, гвоздика, алоевое дерево, камфора и другие продукты Индии или ее островов, слоновая кость также оттуда или из восточной Африки, жемчуг из Персидского залива, а также ладан и финики из Аравии.

Тяжелое впечатление, что вся эта цветущая жизнь так скоро и ужасно была уничтожена и до нашего времени остается уничтоженной, не смягчается тем соображением, что она не имела сама по себе внутренней прочности и потому не могла продолжаться. Потому что, хотя справедливо, что торговля, которая широко велась в сирийских городах, более обогащала или укрепляла отдельных лиц, особенно итальянские колонии горожан и далеко не в такой степени государственные власти; нельзя также не признать, что не образовалась сплоченная крестоносная национальность, и напротив, в Святой Земле двигалась пестрая смесь французов и итальянцев, англичан и немцев, греков и армян, евреев и магометан, — но все это в самой малой степени было причиной падения Иерусалима и окончательного крушения крестовых походов. Во главе иерусалимских войск стояли по большей части дворяне французской крови и они давали этим войскам достаточно цельный отпечаток; вместе с горожанами итальянского происхождения, они являлись преимущественно романским, для средневековой эпохи довольно тесно сплоченным единством интересов; какая государственная сила жила в целом, можно и теперь почерпать из высоко развитого государственного права королевства, из Ассизов Иерусалимских, наряду с которыми, кроме того, стояли Ассизы Антиохии, а позднее даже Ассизы Армении. Таким образом господство христиан на Востоке держалось на сравнительно хороших и крепких основах и недоставало только, чтобы их денежная и человеческая сила была употреблена для сознательной и решительной военной политики. Но отсутствие такой политики нельзя было возместить никакими иными успехами, и оно мало-помалу должно было привести к полной гибели. С тех пор как Эдесса была низвергнута, а Антиохия унижена, крестоносцы, как мы видели, держались только в оборонительном положении, т. е. таком, на котором нельзя было прочно удержаться при слишком малом объеме их государств. Они должны были бы с осторожностью великого Боэмунда и бесстрашной храбростью Готфрида воспользоваться теми случаями, которые представлялись для расширения их государства даже во времена Нуреддина и Саладина: но так как они этого не сделали, то они и погибли. И те сокровища, которыми именно в те годы одарили их земледелие, промышленность и торговля, при этих обстоятельствах только ускорили их погибель. Они содействовали лишь тому, что в пестрой смеси быстро распространялись безнравственность, изнеженность и малодушие, жажда грабежа и бесстыдство. Всем было известно, что патриарх Гераклий содержал прекрасную любовницу: он имел от нее детей, разукрашенная как принцесса, она являлась на иерусалимских улицах и с большой свитой отправлялась в церковь. Граф Раймунд Триполисский не только находил многих сторонников своей малодушной политике, но все чаще бывали случаи, что крестоносцы трусливо покидали доверенные им посты и даже переходили на сторону неприятеля: именно теперь распространилось ужасающее известие, что знатный тамплиер Роберт Санкт-Альбанский из Англии сделался магометанином и занял высокое положение в войске Саладина. Совершенно противоположно этому, но столь же вредно действовали вельможи и рыцари, которые с бессмысленной необузданностью бросались на неприятеля, пренебрегая опасностью. Образцом их и передовым борцом был Райнальд Шатильонский по своему характеру и политическо-военному положению. Из своего замка Крака он господствовал над главнейшими торговыми путями, которые соединяли Сирию, Аравию и Египет. Его постоянно соблазняло богатое имущество купеческих караванов и, не научившись теми нападениями, которые поэтому уже много раз направлял против него Саладин, он со своей высокой башни все высматривал новые грабежи.

Ко всему этому присоединился жестокий раздор, который вскоре разделил все государство. А именно осенью 1186 года умер маленький Бальдуин V, и тотчас Гвидо Лузиньянский и Сибилла, теперь опять помирившись, поспешили в Иерусалим, чтобы приобрести себе корону. На их стороне были патриарх Гераклий, князь Раймунд. и тамплиеры. С этой помощью им удалось достигнуть своей цели: 19 сентября сначала Сибилла, потом Гвидо были коронованы, как королева и король Иерусалима. Граф Раймунд был возмущен этим тем более, что он, может быть, сам надеялся стать властителем государства. Он собрал вокруг себя большинство баронов. и разразился сильными угрозами против узурпатора Гвидо. Но когда большинство его сотоварищей отпало от него, признало совершившийся факт и перешло к королю Гвидо в Иерусалим, то он зашел так далеко в своем упорстве, что заключил союз с Саладином и принял магометанский военный отряд в город Тивериаду, которым в то время владел. Потом, правда, благоразумные посредники старались помирить короля и графа. Но на первый раз их старания остались безуспешны.

Тем временем Саладин отправился в Месопотамию закончить дело, которое он уже давно там начал. Его оружие далеко распространяло страх: поэтому Килидж-Арслан грозил ему союзом всех государей Востока, если он вздумает еще расширять свое господство. Но Саладин, не беспокоясь этим, переходил от успеха к успеху, и если ему и не удалось покорить Мосул в открытой битве, потому что он сам сильно заболел во время осады этого большого города, то он все-таки довел его до такой нужды, что он добровольно подчинился его верховной власти. С тех пор Саладин господствовал над всеми областями, которые некогда подчинялись велениям Ценки или Нуреддина, но в глазах своих единоверцев он тем самым обязывался воевать с крестоносцами серьезнее, чем когда-либо прежде.

Он рад был исполнить эту обязанность, и христиане сами помогли ему в этом своими безумиями и злодеяниями. Хотя король Гвидо и принял то перемирие, которое за несколько лет перед тем заключил с султаном граф Раймунд для Иерусалимского королевства, но беспутный Райнальд весною 1187 г. все-таки напал из Крака на богатый караван, в котором находилась также сестра Саладина, и совершенно его разграбил. Султан тотчас потребовал удовлетворения за убытки и наказания Райнальда, но король не решился обидеть могущественного вассала; и тогда Саладин поклялся, что сам найдет удовлетворение и собственноручно убьет графа Райнальда, если он когда-нибудь попадется живым в его руки. По всей Месопотамии, Сирии и Египту был распространен призыв к «священной войне»: со всех сторон стекались войска, воодушевленные для борьбы против христиан, и Саладин с первым войском, готовым к войне, уже занял позицию на юго-востоке от Мертвого моря, чтобы удержать Райнальда от дальнейших грабежей. «Волк (Райнальд) спрятался в своем крепком замке, когда почуял запах льва (Саладина)».

Теперь приближалась для христиан решительная минута. Их дело было еще не безнадежно, если бы ими руководила верная мысль. Потому что большому превосходству сил султана они могли противопоставить прекрасное войско, которое, будучи одушевлено смиренным и вместе непреклонно мужественным настроением прежних времен, было бы в состоянии уничтожить почти всякое сопротивление. Их гибелью был не столько недостаток в воинах, но гораздо более трусость и наглость, которые в печальном смешении наполняли их ряды.

Когда в Иерусалиме пришла весть о магометанских вооружениях, короля Гвидо стали уговаривать, прежде всего, помириться с графом Раймундом. Король объявил, что он готов на это, и в конце апреля послал в Тивериаду блестящее посольство, во главе которого находились оба магистра — тамплиеров и иоаннитов. Но противники также сообразили уже, что граф Раймунд, с которым они еще были в союзе, очень может им пригодиться. Семь тысяч человек отборного войска под предводительством Альмелика Алафдаля, сына Саладина, только что появились на верхнем Иордане и испросили у Раймунда позволение войти в страну христиан. Граф очутился в весьма неприятном затруднении, потому что он, хотя и понимал, какая опасность грозила его единоверцам, но тем не менее не решался порвать с Саладином. Наконец, он нашел жалкий исход, позволив магометанам сделать род рекогносцировки в христианской области, если они в тот же самый день, когда перейдут Иордан, и вернутся через него назад. Альмелик Алафдаль остался этим доволен и прошел с своим отрядом по местности между Акконом и Тивериадой именно в то время, когда туда только что пришли иерусалимские послы и услышали о присутствии магометан. Гроссмейстер тамплиеров призывал к бою, и послы тотчас собрали рыцарей и оруженосцев ближайших замков и городов, и 1 мая они бросились только со 150 конными латниками и 500 пеших воинов на вдесятеро сильнейшего неприятеля. Но безумно-дерзкий рукопашный бой был страшно неудачен. Большинство рыцарей билось еще с прежней могучей силой, но почти все они мало-помалу были убиты или взяты в плен; только великий магистр тамплиеров спасся с тремя рыцарями своего ордена от страшной резни, крайне истощенный. После этого Альмелик Алафдаль перешел обратно через Иордан с триумфом и обремененный добычей.