Снаружи донесся еще один крик, приглушенный расстоянием, и Билли вздрогнул, прижимаясь ко мне.
— Дэвид, что происходит? — спросил Олли Викс, оставив свое место у кассы. На его гладком круглом лице застыли крупные капли пота. — Что это?
— Если б я, черт побери, знал, — сказал я.
Олли выглядел очень испуганным. Жил он один в симпатичном маленьком домике на берегу озера Хайлэнд, любил заходить в бар у Приятной Горы. На мизинце левой руки Олли носил кольцо с сапфиром в виде звезды, купленное им с выигрыша в лотерею в прошлом феврале. Мне всегда казалось, что он немного боится девушек.
— Ничего не понимаю, — сказал он.
— Я тоже. Билли, у меня руки отрываются. Мне придется поставить тебя на пол. Я буду держать тебя за руку, о’кей?
— Мама… — прошептал он.
— С ней все в порядке, — сказал я. Надо же было что-нибудь сказать.
Мимо нас прошел старик, хозяин комиссионного магазинчика, что рядом с «Рестораном Джона», как всегда в своем свитере с названием колледжа, который он носил круглый год.
— Это одно из тех ядовитых облаков. Заводы в Рамфорде и Саут-парке… Химикалии… — сказал он и двинулся дальше по четвертому проходу мимо лекарств и туалетной бумаги.
— Надо смываться отсюда, Дэвид, — сказал Нортон, впрочем, без всякого убеждения в голосе. — Что ты думаешь, если…
Тут нас тряхнуло. Ногами я почувствовал странный тяжелый удар, словно здание неожиданно упало с высоты фута в три. Музыкальным звоном отозвались бутылки на полках, падая через край на плиточный пол. От одной из секций витринного стекла откололся стеклянный клин, по форме похожий на кусок торта, и я заметил, как выгнулись и кое-где расщепились сами деревянные рамы, удерживающие стекла на месте.
Вопль пожарной сирены внезапно оборвался. Люди молчали в наступившей тишине, словно напряженно ждали чего-то еще, чего-то худшего. Я стоял, потрясенный и окаменевший, и мысли мои сами каким-то образом вернулись к прошлому. Когда Бриджтон состоял всего из нескольких зданий на перекрестке дорог, мой отец иногда брал меня с собой в магазин, и, пока он разговаривал у прилавка, я всегда стоял и глядел через стекло на дешевые леденцы и двухцентовую жевательную резинку… Была январская оттепель. На улице ни звука, лишь оттаявшая вода сбегала по желобам из нержавейки в дождевые бочки по обеим сторонам здания. Я стоял и разглядывал «зубодробилки», «подушечки» и «колесики». Мистические желтые шары света у потолка отбрасывали чудовищные удлиненные тени целых батальонов мертвых с прошлого лета мух. Маленький мальчик по имени Дэвид Дрэйтон, стоящий со своим отцом, знаменитым художником, чья картина «Кристина в одиночестве» висит в Белом доме. Маленький мальчик по имени Дэвид Дрэйтон, разглядывающий леденцы и картинки на жевательной резинке. Мальчику смутно хочется в туалет. А снаружи давящий, накатывающийся туман январской оттепели…
Очень медленно воспоминания ушли.
— Эй, люди! — прокричал Нортон. — Слушайте все!
Люди стали оборачиваться. Нортон поднял руки с раскрытыми ладонями над головой, словно политический деятель, произносящий слова присяги.
— Выходить на улицу сейчас, видимо, опасно! — вещал он.
— Почему? — крикнула какая-то женщина. — У меня дома дети. Мне нужно к ним.
— Там на улице смерть! — снова вылезла миссис Кармоди. Она стояла рядом с уложенными друг на друга у окна двадцатипятифунтовыми мешками удобрений, и ее лицо казалось чуть припухшим, словно ее раздувало изнутри.
Какой-то подросток резко толкнул ее, и она, удивленно хрюкнув, села на мешки.