– Да, да. Но как же ты вырос!
Роб увидел, как затуманились глаза честного мастера.
– Он прожил с нами меньше года, – сказал Хорн без уверток. – Славный такой парнишка. Мистрис Хорн его просто обожала. Мы ему не раз и не два говорили: «Никогда не играй на причалах!» Сколько взрослых мужчин погибло, попав под грузовую телегу, когда возчик заставляет пятиться запряженную в нее четверку лошадей! Что ж говорить о мальчугане девяти лет…
– Восьми.
Хорн вопросительно посмотрел на него.
– Если это случилось год спустя после того, как вы его приняли к себе, то ему было восемь лет, – объяснил Роб. Губы у него застыли и, казалось, не хотели шевелиться, поэтому говорить было трудно. – Понимаете, он на два года младше меня.
– Ну, тебе лучше знать, – мягко проговорил Хорн. – Он похоронен у церкви Святого Ботульфа, в дальнем ряду по правой стороне кладбища. Нам сказали, что где-то рядом упокоился и ваш отец. – Хорн помолчал. – Вот насчет инструментов твоего отца, – сказал он, испытывая неловкость. – Одна пила сломалась, но молотки еще в полном порядке. Могу отдать их тебе.
Роб покачал головой:
– Оставьте у себя, пожалуйста. На память о Сэмюэле.
На ночевку они устроились на лугу у ворот Бишопсгейт, близ заболоченной северо-восточной окраины Лондона. На следующий день Роб сбежал от пасущихся овец и от сочувствия Цирюльника и пошел рано утром на свою улицу – постоять, вспомнить младшеньких. Из маминого дома вышла незнакомая женщина, выплеснула у самых дверей воду из корыта, в котором стирала.
Роб пробродил все утро и оказался в Вестминстере, где дома по берегу реки редели, а за полями и лугами огромного монастыря возникла усадьба, которая могла быть только королевскими палатами. Вокруг выстроились казармы воинов короля и надворные постройки, а в самих палатах, насколько понимал Роб, вершились судьбы всего народа. Он увидел внушающих страх королевских телохранителей, о которых в каждом трактире рассказывали с трепетом. Это были воины-датчане, огромные, тщательно отобранные за рост и доблесть в бою, дабы неотступно защищать короля Канута. Робу подумалось, что для короля, обожаемого народом, здесь многовато вооруженной стражи. Он повернул назад, прошел через центр города и незаметно для себя оказался неподалеку от церкви Святого Павла. Тут на плечо ему опустилась чья-то рука.
– А я тебя знаю. Ты – Коль.
Роб пристально вгляделся в юношу и на мгновение почувствовал себя девятилетним ребенком: он никак не мог решить, то ли ввязаться в драку, то ли спасаться бегством – перед ним был не кто иной, как Энтони Тайт.
Но на лице Тони играла улыбка, а никого из приспешников поблизости было не видать. Кроме того, Роб заметил, что теперь он стал чуть ли не на три головы выше и намного плотнее своего старого врага. Он хлопнул по плечу Тони, гада ползучего, и вдруг так ему обрадовался, будто в детстве они были закадычными друзьями.
– Пойдем в таверну, расскажешь о себе, – предложил Энтони, однако Роб не спешил: у него было только два пенса, подаренные купцом Бостоком за искусство жонглирования. Энтони Тайт понял его колебания:
– За выпивку плачу я. Уже год я получаю плату.
Когда они присели в углу ближайшего трактира и стали потягивать эль, Энтони рассказал, что он теперь плотницкий ученик.
– В распиловочной яме, – объяснил он, и Роб заметил, какой у Тони хриплый голос и землистый цвет лица.
Роб знал, что это за работа. Ученик должен стоять в глубокой канаве, поперек которой кладут бревно. Ученик тянет длинную пилу за один конец и весь день дышит опилками, которые так и сыплются на него. Плотник-подмастерье в это время стоит на краю ямы и работает пилой сверху.
– Похоже, для плотников трудные времена подходят к концу, – сказал Роб. – Я был в доме собраний цеха, там мало кто слоняется без дела.