– Подумать еще раз? – насмешливо спросил князь густым басом.
– Да.
– Бросьте, Ларин. Я лучше вас понимаю, о чем идет речь, и не нуждаюсь в ваших объяснениях. Или вы забыли, что именно я разыскал Помнящего? – он мотнул головой в сторону сидящих у костра цыган.
– Но, ваша светлость… – Ларин наткнулся на злой взгляд женщины и оборвал сам себя. – Впрочем, как хотите, – проговорил он.
– Ты знаешь, как они нас называют? – спросил князь, багровея. – «Недобитки»! Я буквально вчера слышал это от швейцара, моего нынешнего – ха-ха! – коллеги. Буржуазные недобитки! Воля ваша, Ларин, я не намерен больше терпеть.
– Тогда будьте готовы, – пожал плечами тот. – Все будет закончено в ночь на первое мая.
– Как раз на коммунистический шабаш. Мне это нравится! – гулко хохотнул князь.
У подъезда, где жил профессор Шульга, уже были навалены какие-то тюки, стояла кровать с продавленной сеткой, – новые жильцы торопились въехать на освободившуюся площадь. Толстый мужчина с висячим носом наседал на дворника, размахивая ордером. Тарасов небрежно махнул удостоверением, тут же получил ключ и легко взбежал на третий этаж.
Доктор Панкевич сказал правду – во всей квартире не нашлось ни единого листка бумаги, относящегося к научной работе покойника. Тарасов обшарил всю мебель, простучал половицы, разыскивая тайник, – пусто. Единственной добычей стала пачка квитанций да несколько пожелтевших, пахнущих сухой гвоздикой писем, исписанных твердым, но изящным почерком. Верхнее письмо было покрыто пылью, в которой виднелись отпечатки пальцев, – видимо, всю связку недавно перечитывали. Тарасов боком присел в профессорское кресло и пробежал глазами первый листок. Медленно отложил его в сторону, развернул следующее письмо…
«Мне снилось, что я вновь на «Туна Томини», мой милый. Мне снилось, что паром – огромный зверь, притаившийся в темном порту; он жадно пьет битум, готовясь к долгому пути на острова, подернутые дымкой малярийных испарений… на нижней палубе вповалку спят цыгане, их лица покрыты древней пылью, глаза черны, как нефть. Мой духовный поиск подходит к концу; князь, кажется, сошел с ума, не выдержав кошмара открывшегося нам Знания, но я – я готова встретиться с ужасом из глубин лицом к лицу… Это письмо не намного опередит меня, милый; я надеюсь, что война не помешает мне вернуться в Москву. Ты ведь готов к встрече, не правда ли? Тайны, открывшиеся мне, и твой ясный ум ученого, – о, вместе мы…»
Тихий щелчок замка заставил его поднять голову. Одним прыжком Тарасов оказался в прихожей – раздался испуганный женский вскрик, и темная шелестящая шелком фигура метнулась к дверям. Тарасов схватил ее за плечо. Поняв, что бежать не удастся, женщина вырвала руку, выпрямилась во весь рост и взглянула на агента, усмехаясь и крутя на пальце ключи. Узнав ее, Тарасов отшатнулся.
– Что вам здесь надо? – спросил он.
– Пришла забрать свои любовные письма, которые вы так любезно сохранили для меня, – ответила женщина и дерзко протянула руку. Тарасов с ухмылкой почесал нос.
– Что ж, ваше право, – сказал он, отдавая ей пачку. – Должен заметить – преинтересное чтение, хотелось бы его обсудить. Вы как предпочтете, здесь или прислать вам повестку?
Женщина презрительно фыркнула и торопливо засунула письма в сумочку.
– Если вас интересует смерть профессора – так я сама узнала о ней из газет, – сказала она.
– Давняя любовь, понимаю, – кивнул Тарасов. – А ведь я вас помню. До революции я был вхож в теософское общество, там мы и познакомились.
– Москва так и осталась большой деревней, – с досадой процедила женщина.
– Вы Марина Тавриди, и, помнится, были известным медиумом. Вас рекомендовали как женщину крайне привлекательную и очень опасную. Я рад, что злые языки ошибались.
– А вы, значит, теперь служите большевикам?