Смерть или слава. Чёрная эстафета

22
18
20
22
24
26
28
30

Костя стоял-стоял, потом полез в вездеход и спустя несколько секунд метнул мне волновой бинокль «Беркут».

— Держи, — проворчал он, настраивая второй такой же. — Хоть полюбуемся напоследок.

Я живо приложился к оптике, снабженной слабенькими квантовыми усилителями. Корабль скачком приблизился. Его и раньше невозможно было охватить одним взглядом, а теперь в поле зрения умещался и вовсе крошечный фрагмент. Я водил биноклем вправо-влево, выхватывая все новые и новые подробности. До нас долетели уже первые порывы ветра; потревоженная атмосфера исходила белесыми, серыми и иссиня-свин-цовыми вихрями. Но сегодня буря намечалась хиленькая — не чета той, что поднял суперкорабль.

Да и шел сегодняшний крейсер медленно-медленно. Вскоре я понял — почему.

В бинокль стали заметны звенья истребителей, что неслись чуть впереди крейсера. Четверки, словно единое целое, слаженно выполняли маневры — разворачивались, снижались, меняли курс. А чуть впереди них отчаянно удирал Юлькин «бумеранг», казавшийся на фоне преследователей гонимой ветрами ничтожной соринкой.

У меня сперло дыхание.

Даже с такого расстояния я понял, что «бумеранг» идет на пределе. На сумме усилий гравипривода и пакетных ускорителей. И этого не хватает, чтобы оторваться, этого попросту мало. Истребители, точная копия убийц «Саргасса», легко держались по бокам, чуть выше и чуть ниже. «Бумеранг» рыскал, но его умело оттирали от возможных щелей.

Чужие не стреляли. Вообще похоже было, что «бумеранг» пытаются изловить. Наверное, для этого у крейсера имеется какая-нибудь «сеть», скорее всего энергетическая.

Вскоре над беглянкой и стайкой ловцов навис край гигантского диска, взгляд вдруг заволокло синеватой дымкой. Истребители чужих моментально ушли в стороны, рассыпались, как стая скворцов при появлении ястреба. А «бумеранг» сразу же перестал рыскать, стабилизировался, словно его схватили невидимые гигантские руки. А спустя пару секунд он стал медленно подтягиваться к днищу крейсера.

Трудно описать, что я чувствовал в эти мгновения.

А потом километрах в пяти от нас, у самого горизонта, невысоко над землей раскрылся купол атмосферного парашюта — обычного крыла, на каких обыкновенно сигали из поднебесья многочисленные обитатели Манифеста. Поднявшийся ветер немилосердно швырял его с потока на поток.

И мне сразу же вспомнилось, что за миг до появления синеватой дымки от «бумеранга» будто бы отделилась крохотная точка-песчинка и сразу исчезла из виду.

Юлька катапультировалась. Отчаянная!

— В машину! — заорал я и прыжком втиснулся на место водителя. Слава Богу, никто не стал спрашивать — зачем.

Взвыл в форсажном режиме гравипривод. Вездеход круто развернулся, и теперь громада вражеского крейсера маячила перед самым лобовым триплексом. Чувствуя в груди неприятную пустоту, я погнал вездеход навстречу ему. Навстречу необъятному диску, начиненному смертоносным оружием. Туда, где в промежутке между днищем этого вторгшегося в небо Волги железного блина и пыльной астраханской степью одиноко краснела риска Юлькиного купола.

Никто не проронил ни слова — ни Костя, ни старатель с отвисшей челюстью. Они даже не пытались меня остановить. И правильно.

Потому что я бы все равно не остановился. В голове у меня пульсировала всего одна мысль. Короткая, как вдох и выдох.

Смерть или слава. Death or Glory, как"сказал бы Фил, ста-ратель-американер из глубинки. Задуматься о том, что никакой славы мне не светит, даже если я собью вражеский крейсер подвернувшимся под руку булыжником, не было времени. О смерти задуматься тоже не было времени.

Времени вообще не стало — ничего не стало. Здравого смысла не стало. Чужих вместе со всей их технологической мощью не стало.

Были только я и она где-то там, над степью, в объятиях маленького шторма. Да еще разделяющие нас несколько километров.