– Болтать много стал. Молодняк надо в узде держать и периодически осаживать, а то на голову сядет. Сегодня в разговор встрял, завтра приказа ослушался, а послезавтра тебе нож под лопатку всадит и хабар твой по твоим же каналам сдаст. Барыгам разным по фиг, у кого артефакты скупать – у того, кто их кровью и потом добывает, или у бандитов и иуд всяких. Считай это воспитанием.
– Н-да, – вздохнул Псих. – И тут дедовщина! Никуда без этого.
– А что – дедовщина? Я силой в отмычки никого не загонял. Когда нанимались, сразу предупредил: буду дрючить. Кому не нравится – скатертью дорога, у нас не коза ностра, выход свободный, если никому ничего не задолжал. Я хоть дрючу, так и обучаю – больше года без потерь ходим. Ко мне в команду очередь постоянно. А тот же Басмач до того, как с Федой спелся, каждую ходку двоих-троих в Зоне оставлял.
– Да уж, – вздохнул Псих вторично. – У нас дедовщина в общем-то была, но не шибко крутая. И знаешь почему? С тем же молодым завтра идти фланги мослать, а у него рожок полный и твоя спина в нескольких шагах впереди… Сто раз подумаешь, прежде чем молодого вздрючить за что-нибудь.
– Слушай, Псих, а расскажи – как тебе наше время, а? По сравнению с твоим. Многое, наверное, изменилось? Мы-то тут живем, фиг на что внимание обращаем, а ты, можно сказать, с Луны свалился. Что изменилось? Что поразило больше всего? Расскажи, интересно!
– Расскажи… – пробурчал Псих. – Разве тут расскажешь в двух словах? Все изменилось. Мобильники эти ваши, телевизоры плоские, машины обтекаемые… Как сравню с дядькиным «Запорожцем» – не знаю, плакать или смеяться. Каждый делает что хочет… Вот к этому до сих пор не привыкну. В совке у каждого все было расписано на годы вперед. Роддом – ясли – детский сад – школа. Дальше варианты: или сначала на завод, а потом в армию, или сначала в армию, а потом на завод. Ну, некоторые в институты поступали, не без этого. Такие потом на том же заводе мастерами да инженерами числились. Но суть одна: с восьми до семнадцати вкалывай, потом по пиву – и домой. Беспросветно все было, понимаешь? Наперед было ясно, что, кроме завода и пивнухи задрипанной, ты в этой жизни хрен чего увидишь. За границу не пускали. За тунеядство сажали. По телевизору – елей и вранье, а в магазинах шаром покати, простому народу жрать нечего. Тут, на Украине, еще ничего было, а вот когда к нам родственники из Сибири приехали в начале восьмидесятых, так брательник мой двенадцатилетний, когда мама на стол копченой колбасы нарезала, у своего бати-сибиряка шепотом спрашивал: «Папа, а что это такое?» Прикинь? Пацан за двенадцать лет жизни ни разу не видел копченой колбасы! За пивом очереди стояли на несколько часов. И пиво было только двух сортов: «Пиво есть» и «Пива нет». В очереди быстрее по роже огребешь, чем пива купишь. Я до сих пор как в магазин какой-нибудь зайду – глаза разбегаются… Не только в смысле жратвы-питья. В смысле шмоток тоже. У нас в магазинах один тихий ужас продавался, покойник – и тот постеснялся бы надеть. А с другой стороны – нищих вроде не было. Попрошаек не было. На подъездах замков не было, и никто с лестничных площадок детские коляски-велосипеды не тырил. У домов – палисадники, цветочки, вишни, яблони. Мы лазили, рвали, ели – никто слова не говорил. А сейчас или двухметровый забор бетонный вокруг сада, или вытоптанная земля, ни травинки. Помню, мужики во дворе после работы в домино резались, а по выходным, бывало, телик с первого этажа на улицу вынесут, на табуретку поставят и футбол смотрят. На столе закуска, выпивка – до сих пор не пойму, откуда все бралось, если в магазинах пусто было? Я квартиру сейчас снимаю в городке, в хрущобе, год уже. Так соседи даже не здороваются. Ладно со мной, я, бывает, неделями в Зоне торчу, дома не появляюсь, откуда им меня знать? Но они же и между собой не здороваются, я сколько раз видел! Не пойму я этого. И злые все какие-то стали, детей вечером на улицу отпускать боятся, и правильно делают, я уже понял. А мы допоздна по дворам гоняли – и ничего, никто не ругал и никто на нас не покушался…
Кекс слушал, разве только рот не разинув. Ему и впрямь было интересно – фактически Псих родился в те же годы, что и родители Кекса, плюс-минус немного. Страну под названием СССР они застали только в детстве, а вместе с детством родителей закончилась и страна. Россия теперь заграница, выехать замучишься – паспорта, таможни, границы… Да и отношения у русских с украинцами как у кошки с собакой. А когда-то жили вместе, дружили, роднились – и ничего. Откуда вражда взялась, теперь и не понять. Кекс подозревал, что сверху, от доблестных правителей, которым всегда начхать было на трудовой люд, как бы он ни назывался – русскими, украинцами или как-либо еще. Особо в этом деле отличился рябой украинский президент, который только Гитлера не успел произвести в национальные герои и девизом которого на долгие годы стало: «Аби як, але не так, як у москалiв». «Абы як» обычно получалось из рук вон паршиво. В России тоже не все гладко было – одна история с беспардонно кинувшим всю страну «Альфа-банком» чего стоит. И ведь никого в итоге не наказали! Офисы «Альфа-банка», конечно, разнесли в щепы и крошку стеклянную, но стало ли кому-нибудь от того хоть сколько-нибудь легче? Ага, щаз! Псих даже по-своему счастлив: все эти бури и ужасы он благополучно проспал.
Закруглился Псих довольно неожиданно:
– А пиво, ничего тут не возразишь, стало лучше! И много его, какое хочешь – такое и выбирай. И всегда купить можно, даже среди ночи. Наверное, оттого народ и спивается, оттого и злобится. Теперешняя жизнь больше похожа на праздник, чем на будни, – все доступно, были бы деньги. Кто ж будет работать, если деньги можно просто отнять? Оттого и преступность, оттого и заводы встали, оттого и ближнего своего стукнуть тянет, а не здравия ему пожелать. Такие вот дела, сталкер Кекс, по моему архаичному мнению.
Кекс вздохнул и покачал головой:
– Правду люди говорят: хорошо там, где нас нет. Видать, в смысле времён оно тоже справедливо. Но я, честно говоря, не согласился бы в вашем времени жить. Уж больно жуткие вещи иногда о совке слышу.
– Я не менее жуткие вещи в вашем времени вижу, – буркнул Псих и поглядел на часы. – Надо двигать, пожалуй. Раньше выйдем – моложе дембельнемся. Давай буди Батона.
Псих был прав: если снаружи рассвело, а скорее всего так оно и есть, нужно выходить. Кекс встал, едва не стукнувшись макушкой о низкий потолок, и бочком пошел к храпящему Батону.
Несильно пнув его под ребра, Кекс в голос скомандовал:
– Подъем! Вставай, Батон, лафа кончилась. Стартуем.
Отмычка тотчас вскинулся, поморгал, провел ладонями по припухшему со сна лицу, кашлянул и прохрипел:
– Ага, все, встаю!
Псих деловито укладывал патроны, сома в томате и сухари в единственный вещмешок, который предполагалось взять с собой.
Минут через пять все были готовы. Вещмешок, естественно, навьючили на Батона. Из оружия в схроне нашлись только «калаши», поэтому вооружены все трое были одинаково. ПМ Кекс вернул себе, гранаты как поделили на посту автоинспекции, так больше и не тасовали.
– Ну? – выдохнул Кекс вопросительно. – Двинули?