— Про невписавшегося?
— Да-а… — протянул Пахомов. — Но, знаешь, он не такой уж невписавшийся. Это я думал так, а он нормальный, только без комплексов и рефлексий, цельный человек.
— Где ж теперь такие? — первый раз улыбнулась Елена Сергеевна.
— Наверное, в литературе только, — обрадовался ее улыбке Пахомов. — Да еще я…
— Ой, ты, Степан, актер! — опять погрустнела Елена Сергеевна. — Но это, наверное, и хорошо для писателя. А вот для жизни?
Помолчали. Пахомов вновь приник головою к Елене Сергеевне.
— Так не хочешь сказать, что с тобой?
Елена Сергеевна не отвечала, и он, чтобы хоть как-то втянуть ее в разговор, спросил:
— Ну, а что твой рыжий бурбон? Матвеич его жалеет.
— Он добрый старик, — отозвалась она, — для него все люди, все человеки.
— А за тебя меня распушил в прах. Он славный, но не понимает.
— Он понимает, Степан, понимает, — вздохнула Елена Сергеевна. — Это мы с тобой…
— Чепуха! — оживился Пахомов. Теперь, немного выпив и насытившись, он готов был вступить с Леной в привычный спор. Настроение его поднялось, и Степан уже почти не замечал подавленности Елены Сергеевны, а если и замечал, то готов был разрушить ее этим спором. — Чепуха! Вмешиваться в личную жизнь не дано никому, даже Матвеичу.
— А если мы делаем глупость?
— Сделав одну, самую главную, можно делать и все остальные.
Елена Сергеевна раздраженно наморщила лоб. Она уже не раз слышала от Пахомова эти слова, и ей стало опять больно. «Как же он легко судит о других!»
— Степан, мне иногда становится страшно. Ты писатель и не знаешь людей…
— Нет, знаю! И лучше, чем ты, и даже, чем твой Иван Матвеевич.
— Ты их конструируешь! — тоже повысила голос Елена Сергеевна. — Ты даже одного человека понять не можешь.
— Я-то тебя, Лена, понимаю. Понимаю… — Пахомов попытался заглянуть ей в глаза, но Елена Сергеевна обиженно отвела их. — А вот ты меня не хочешь…