Поколение

Он ищет объяснения или оправдания себе? А может быть, все гораздо проще и банальнее. Просто он, Степан Пахомов, пустоцвет. Пустоцвет по всем статьям, и отсюда его постоянные муки перед чистым листом и все его неудачи в личной жизни… Ему стало жарко, будто на него пахнуло из печи. По-разному думал он о своей жизни и о жизни тех, о ком писал, но такие мысли ему не приходили. Неужели он разгадал себя и это правда? Но если это так, то и раньше жизнь его не имела смысла… Он, кажется, додумался до чепухи. Любая жизнь имеет смысл, смысл в ней самой, в жизни…

Степан поднялся из-за стола, оставил официанту деньги и направился к выходу из ресторана.

Сегодня был опять жаркий день. Уже вечер, а духота не спадала. Пахомов брел по переполненной улице. Откуда столько людей? В такую жару они должны быть за городом. Но ведь сегодня воскресенье, завтра начинается новая трудовая неделя, все вернулись в город. Он уже неделю в Москве, а работа над романом опять уперлась в стену.

Но только что его неудача с романом по сравнению со всей неудачной жизнью? Эпизод. Одним больше, одним меньше…

Пахомову вновь стало нестерпимо жарко, и он свернул с тротуара к самым домам, в тень. Нет, его неудача с романом не эпизод. Не эпизод, а закономерный итог… Он сам наметил ту черту, достичь которой не смог. Ему просто не хватило таланта. Ну и что? Не он первый и не он последний. Так живи по средствам. Не замахивайся на большее.

Степан пытался успокоить себя, но это ему не удавалось. Перед ним лежала его неустроенная жизнь, его неудачи и поражения, и они заслонили все радости и победы, словно их и не было никогда. «А ведь были! — хотелось ему крикнуть. — Были!» Но сейчас его достижения, из которых, по теории Сакулина, он должен черпать положительные эмоции и жизненные силы, уже ничего не могли изменить. Ему нужно было решать, что делать со своею жизнью.

Так уже было с ним, и не один раз. Лет десять назад у него не ладилась работа над пьесой, и он сбежал из Москвы. Оказался в городе своей юности, где когда-то ему было хорошо. Он прожил там неделю. Нет, он не жил, а горел неделю. В нем выгорали шлак и муть, которые накопились за многие годы. И тогда все у него сдвинулось. Пошла работа над пьесой. Он почувствовал уверенность в своих силах, и жизнь и работа сдвинулись с мертвой точки. Тогда он преодолел стену.

Было немало и других недель, когда ему улыбалась удача, когда он делал такое, чего ему не доводилось совершить и за месяцы, и он хвастался перед собою: «Бог сотворил за неделю мир, а я написал пьесу! Его мир несовершенен, моя пьеса плоха, но это уже детали…»

Однако были у него и недели, когда, казалось, все разрушилось и его охватывало отчаяние. Какой лютой и страшной была неделя после смерти Лены! Может быть, в недельном цикле жизни человека есть какая-то закономерность, еще не постигнутая нами. По крайней мере, он, Степан Пахомов, всегда ощущал неделю не как календарную единицу, а как свой внутренний временной цикл, во время которого с ним происходят какие-то изменения. Он был уверен, что жизнь его не складывается из сплошного массива дней или лет, а состоит из мгновений, которые могут быть и часами, и днями, и неделями, но это обязательно те мгновения, в которые человек наиболее полно проявляет свою суть. В эти мгновения время спрессовывается, приобретает особый смысл, и человек проживает все то, что отпущено ему жизнью. Все остальные дни и годы он только готовится к этому мигу. Подтверждение своей догадки Пахомов находил в том, что человек перед смертью вспоминает не всю свою жизнь, а только отдельные ее моменты, по которым, как горы по вершинам, определяется и ценится жизнь.

Пахомов вышел с Кутузовского проспекта, перешел Калининский мост через Москву-реку и сейчас шагал по Фрунзенской набережной. Сюда он свернул потому, что здесь было меньше людей. Он брел вдоль каменных парапетов, отдавшись своим нелегким мыслям.

Думая о своей жизни, он не мог отделить ее от работы. Пахомов часто говорил: «Мои писательские неудачи ничто по сравнению с провалом всей жизни». Но на самом деле они — его неудачи и победы в работе — и были его жизнью.

Приступ отчаяния проходил. Не так уж все плохо у него, и не надо паниковать. Есть на свете маленький, теплый комочек жизни, которому он может отдать все оставшиеся у него силы. А его писательство? Куда же он без него… Он теперь как тот старый конь в чигире. Выпряги его, а конь все равно будет ходить по кругу. Так про себя говорил Иван Матвеевич.

А роман он напишет. Обязательно напишет! Только нужна какая-то совсем иная, особая форма, какой Пахомов никогда не пользовался. Он возьмет всего четыре мгновения из каждого времени года, и они, как молнии, осветят то, о чем ему необходимо рассказать людям…

Пахомов уже видел эти четыре мгновения-недели. Они составят замкнутые и совершенно самостоятельные части романа. И все будет естественно, как в жизни. Весну будет сменять лето, лето — осень, а осень — зима… Люди тоже будут приходить в жизнь и уходить из нее, рождаться и умирать, одно поколение сменит другое, и не будет в этом трагедии. Поколения — лишь волны в океане жизни, а сам океан вечен. В каждой части, которые он назовет повестями, сохранится не только временное единство, но и единство места. События будут происходить в разных местах. Золотая осень в городе его юности, лютая зима в Москве, весна на Севере, и лето опять в Москве, солнечное и жаркое, какое стоит сейчас. В каждом мгновении-неделе будет свой герой. Но главным героем романа станут его, пахомовские мысли, выстраданные им за всю его жизнь. В романе будут его муки, просчеты и ошибки, которые, может быть, хоть на гран кому-то облегчат, а может, и выправят чью-то жизнь — удержат от неверных шагов и опрометчивых поступков, какие он совершил по молодости, по глупости…

Пахомов в этот вечер долго бродил по Москве, выбирая любимые им тихие улочки и переулки в старом городе. Он в который раз заново обдумывал свой роман, и ему показалось, что все уже найдено, стоит только повернуть заветный ключик — и то, над чем бьешься, откроется тебе. Но Степан Пахомов слишком хорошо знал коварную изменчивость своего писательского дела. Он боялся соблазна принять медь за золото. Единственное, чему можно доверять, — это работа. Завтра будет новый день, и перед ним опять будет лежать чистый лист бумаги…

Когда Степан вошел в свой двор и приблизился к подъезду, со стороны детской площадки поднялись две фигуры. Громоздкая мужская загораживала маленькую женскую. Пахомов радостно шагнул им навстречу.

ПИСАТЕЛЬ И ЕГО ГЕРОИ

Прежде чем обратиться к роману Владимира Еременко «Поколение», мне хотелось бы сказать несколько слов о самом авторе. Думаю, в этом есть необходимость, ибо, как показывают многочисленные письма, творческие встречи и читательские конференции, люди в массе своей склонны отождествлять писателя и его героя. Готовы искать в художественном произведении биографию его автора и нередко судят об авторе по поступкам созданного им литературного персонажа. Как это ни парадоксально, но подобное явление во многом оправдано и логично. В полюбившемся литературном герое читатель хочет видеть прежде всего пример для подражания, он ищет в его мыслях и делах созвучное собственным душевным порывам, подтверждение своей правоты, возвышаясь тем самым над житейской сутолокой и мелочами захлестывающего быта нашего стремительного и противоречивого века. Именно поэтому личность самого художника, творца, его идейная, нравственно-этическая позиции приобретают сегодня особое звучание.

Однако в данном конкретном случае для нас важнее не сходство каких-то жизненных ситуаций в биографиях В. Еременко и героев его романа, а те обстоятельства, которые определили условия формирования нравственного облика писателя, его духовного потенциала. Заметим, что большинство героев его книг являются современниками, ровесниками автора, и характеры их сформировались в подобных же обстоятельствах. Что же это за обстоятельства?