Поколение

— Мы совсем забыли совет отцов: «Познай себя!» — запальчиво говорил Сакулин. — Машины отравили наше сознание. Несовершенный робот затмил человека, и это преступно! С точки зрения здравого смысла недопустимо, чтобы люди почитали машину больше, нежели великую энергию, заключенную в них самих.

Тут Сакулин сел на своего любимого конька и стал нещадно ругать «всемогущие машины».

— Это, к сожалению, так! — кричал он. — И никому в голову не приходит восстать против очевидного абсурда. Вторжение машин в жизнь человека произошло так стремительно и бурно, что духовный уклад, психология человека оказались не готовы к этому. Люди должны привыкнуть к варварскому нашествию машин, и скоро человек опять обратит внимание на себя. Он непременно откроет тайну управления энергией, скрытой в нем природой. И попомните: это будет важнее тайны управления термоядерной реакцией, которой мы сейчас стремимся овладеть. Высвобожденная в людях энергия продвинет цивилизацию на несколько порядков в ее развитии. Ведь сейчас задействовано только три процента энергетических возможностей человека, а девяносто семь процентов его клеток пребывает в спящем состоянии. Наш кпд позорно мал, он ниже кпд паровоза…

А дальше в его рассуждениях пошла чертовщина. Он говорил о каком-то высшем сознании человека, что все центры этого сознания в нынешних людях пока законсервированы. Природа заложила в высшем своем творении — человеке — почти неограниченные возможности развития, а он непростительно медленно эволюционизирует. Девяносто семь процентов бездействующих клеток мозга — позор человека. Конечно, этому были свои причины и главная из них — слишком несовершенные социальные условия жизни, через которые суждено было людям пройти. Одних только войн в истории человечества было свыше десяти тысяч… И все же есть и другая причина. Это — хроническое невнимание человека к самому себе.

История знает короткие периоды расцвета цивилизации на Земле, они наступали, когда сколько-нибудь нормализовывались социальные и экономические условия жизни людей, и вот тогда происходили чудеса. Те периоды, отмеченные появлением многих гениев, кажутся нам невероятными, фантастическими, а это всего лишь нормальное развитие человечества. В маленькой Италии в эпоху Возрождения почти в одно и то же время жили такие титаны, как Рафаэль, Тициан, Микеланджело, Леонардо да Винчи, Корреджо, Ботичелли, Тинторетто…

Именно тогда люди обратили внимание на самих себя. Сформировалось здоровое общественное мнение, способное непредвзято и квалифицированно оценивать и поддерживать работы ученых и художников. Достижения китайской, индийской да и всей восточной медицины идут от того же внимания к человеку, и современные йоги сейчас прекрасно демонстрируют возможности этого внимания. Только они сохранили знания о сокрытых природой центрах высшего сознания человека.

Согласно древним восточным легендам их в человеке сорок девять, и все они имеют свои названия. Главнейшим из них считается центр Чаши. Он помещается выше солнечного сплетения на уровне сердца. В нем хранятся сокровенные чувствования, которые мы называем интуицией. Это то, что закодировано нашими предками в генах, переданный нам их опыт.

Сакулин рассказывал о глазе Бармы, или «третьем глазе», который расположен над бровями, а физический орган этого центра, шишковидная железа, находится в затылке. Иногда люди ощущают затылком, что на них смотрят. Это происходит в результате работы центра ясновидения.

Когда Сакулин заговорил о центре легких, управление которым дает возможность йогам летать и ходить по воде, Пахомов откровенно расхохотался. Он смеялся долго и неудержимо, как смеются здоровые люди после остроумного анекдота, и когда умолк, то ощутил некоторую неловкость, поняв, что своим смехом мог обидеть Сакулина. Но, посмотрев на Сергея Семеновича, Пахомов встретился с уже знакомым ему взглядом, которым люди смотрят на расшалившихся детей, не понимающих серьезности разговора взрослых с ними.

— Все дело в том, что мы должны научиться пользоваться этими центрами. Мало знать о их существовании. Нужно сделать так, чтобы они были открыты для восприятия и общения с внешним миром. Через них человек воспринимает жизненную энергию. Вы, наверное, встречали людей, которые как-то по-особому, необыкновенно умеют радоваться солнцу, дождю, красоте неба, леса, добрым поступкам людей. Они будто бы не замечают дурного ни в природе, ни в людях. И когда им указывают на какие-то несовершенства, они лишь снисходительно улыбаются, будто знают какую-то высшую и недоступную другим истину.

После этих слов Пахомов задумался и неожиданно для себя рассказал Сергею Семеновичу об одном удивительном случае, происшедшем с ним давно, о котором он никому никогда не говорил, потому что боялся — ему просто не поверят.

Да он и сам не верил в случившееся с ним. В те дни Пахомов болел, долго лежал с высокой температурой, часто бредил, и бредовые видения перемешались у него с реальностью.

Пахомов жил в Доме творчества в Малеевке. Была ранняя весна. Еще держался снег в оврагах и в затененных местах в лесу, а взгорки и пустоши, открытые солнцу, уже облились первой зеленью. Пахомов жестоко простудился, это почти всегда с ним происходило в эту пору, но, не обращая внимания на простуду, он продолжал работать. Весна простудила, весна и вылечит. Степан брал папку с рукописью и отправлялся бродить по перелескам и лугам. Там, на солнцепеках, находил удобное место, пристраивался на поваленном дереве или пне и работал.

В то утро он чувствовал себя и вправду неважно и дольше обычного бродил по опушке леса в пойме реки, выбирая место для работы. Забредя в болотную топь, Степан промочил ноги и стал нервничать оттого, что вот теперь он еще сильнее захворает и прервется его работа, которая так долго и трудно налаживалась. Наконец присел у расщепленной березы на прошлогоднюю траву. Почувствовав сырость от непросохшей земли, он сунул под себя папку и стал ждать, когда выглянет солнце. Оно только что спряталось за одинокую, невесть откуда взявшуюся тучку.

Перед ним простиралось поле зазеленевшей озимой ржи, его пересекала линия высоковольтной передачи, дальше шел жидкий перелесок, за ним опять поле, спускающееся своим краем к пойме петляющей реки. Степан прикрыл глаза, ожидая, когда появится из-за тучи солнце. Оно выглянуло, но всего на несколько секунд. Пахомов посмотрел наверх. По небу плыли мелкие, но плотные облака, которые закрывали солнце. Пахомов опять смежил веки, поудобнее прислонился к расщепленной березе и вытянул перед собою промокшие ноги.

Он знал, что от солнца ему станет легче, и время от времени глядел наверх, нетерпеливо ожидая, когда солнце выглянет из-за туч. Он видел черные линии высоковольтных проводов, перечеркивающих небо. Наконец появилось солнце, его лучи били прямо в лицо. Пахомову стало тепло, кашель больше не сотрясал его тело, и он решил, что сегодня он обязательно выздоровеет.

Пахомов сидел у расщепленной березы на солнцепеке, ощущая, как через него текут какие-то целительные токи. Ощущение было непривычное. В нем будто открылись потайные створки, про которые он не знал, и через него текли тепло и весенняя свежесть земли, леса и неба. К нему словно приблизились солнце, голоса птиц, посвист ветра в ветвях, тихое бормотание ручья в овраге. Все это он слышал и раньше, но не соединял такую различную в своих проявлениях жизнь природы в одну бесконечную цепь, у которой нет ни начала, ни конца, а главное, не сливал себя с нею вот так безраздельно и нерасторжимо. Но во всех его непривычных чувствах была одна странность — он не ощущал ничего нового. Он, Степан Пахомов, все это как будто знал, и не только знал, а и переживал когда-то, но очень давно, может быть, в другой жизни или во сне.

А потом с ним произошло совсем невероятное, о чем он через столько лет решился рассказать Сакулину. Конечно, он, Пахомов, как нормальный, здоровый человек не мог поверить и на йоту, что и с ним приключилась та же «чертовщина», про какую ему толковал Сакулин и над которой он так откровенно и безудержно хохотал. Конечно, нет. И все же…

Степану действительно стало совсем легко и свободно; головная боль, которая мучила его все утро, прошла. Он поднялся на ноги необыкновенно бодрым и легким и, удивляясь, что почти не чувствует тяжести своего тела, направился по петляющей тропке вдоль опушки леса. Те легкость и свобода, которые он почувствовал, когда сидел под расщепленной березой, с каждым шагом словно прибывали в нем.

Тропинка спускалась в овражек, и ее пересекал тот ручеек, журчание которого он слышал раньше. Степан разбежался и, оттолкнувшись ногой, вдруг почувствовал, как невесомо взмыл над овражком и мягко перелетел через него. Когда летел, показалось, что он вот так уже летал раньше, и сейчас его тело вспомнило это радостное чувство свободного полета. Он вновь разбежался и пролетел несколько метров над землей. Степан пожалел, что раньше не пользовался этим столь простым и удобным способом передвижения.