Я успел спустить только один курок. Ружье грохнуло с пояса, не дойдя до плеча...
Следа пули по кустам и деревьям я не нашел. Наверное, сначала я курил — там, где я спустил курок ружья, валялась пережеванная мной папироса. Папироса была не выкурена до конца, но опалена неверной спичкой по всей бумаге — спичка в моих руках тогда дрожала. На дороге валялось несколько спичек: пожалуй, с одной спички мне не удалось прикурить.
Потом я помню все точно... Я раскрыл стволы, выкинул стреляную гильзу, опустил в патронник новый патрон и взвел оба курка... Лес молчал. Я достал новую папиросу, прикурил ее сразу. И осмотрел дорогу. След медведя-самца был очень большим. Рядом со мной на дороге остались отпечатки его лап. С этого места зверь кинулся в кусты, подмял их и содрал на ходу мох с упавшего дерева. Дальше я не пошел. На дороге, там, где медведь стоял последний раз, я обнаружил кровь. Крови было мало — всего одна капля, жидкая от воды, на которую она упала. Как эта кровь могла сказаться на дороге, когда она успела упасть на землю: неужели медведь еще постоял после выстрела? А ведь, казалось, прошло всего мгновение...
Куда попала пуля? След пули я нашел на дороге, у канавы, — от пули на дороге осталось то же самое, что остается от неразорвавшейся бомбы: затекшая водой воронка и свежие выбросы грязи, только все это было куда меньше. Копаться в земле я не стал. Прояснилось, откуда взялась кровь: пуля чиркнула по боку медведя и обронила красную каплю сукровицы.
Если бы пуля попала чуть выше, что было бы тогда? Гадать не хотелось — холодно было и без догадок.
Но медведь все-таки ушел, а ведь на выстрел звери частенько идут. А если этот медведь, увлеченный, занятый своими «мыслями», просто испугался, не ожидал встречи и не разобрался, кто я и откуда грохот? Что же, и так может быть.
После выстрела медведица не остановилась и даже не прибавила шага, она дошла до топкого болота и свернула с дороги в лес по границам болота.
О своей оплошности я боялся кому-либо говорить. Рассказал только Петру. Петро выслушал меня доверчиво и понятливо и посоветовал пока подождать, не ходить в лес:
— В лесу сейчас он хозяин. Обожди ходить — до греха тут недолго.
Но ждать не хотелось. Я набил в рюкзак остатки своего имущества, позвал Бурана и, попрощавшись с людьми, надолго отправился в лес. Здесь-то по дороге к деревушке я и собрал дополнительные сведения о своем случайном выстреле.
Тогда и нашел я изжеванную папиросу, много спичек и еще раз осмотрел воронку от пули.
Эта пуля, всаженная в дорогу, долго не давала мне покоя, долго искал я для себя оправдания: как это я, прошедший не одну лесную тропу, мог растеряться и в испуге схватиться за ружье? Мне было, откровенно, стыдно за самого себя, я сравнивал себя с горе-охотниками, которые готовы стрелять в ночном лесу чуть ли не на каждый шорох, и ругал себя самыми последними словами.
Мучило меня и чувство вины перед животным, в сторону которого я поднял ружье.
Это чувство вины, неясность обстановки в весеннем хозяйстве медведей, постоянные передвижения зверей, пустые «дома», знакомые мне по прошлому году — все это и привело меня к представлению о некоем Смутном времени, неясном для меня периоде в жизни Медвежьего Государства.
Хозяева возвращаются в свои «дома»
Теперь я уходил в лес надолго. В брошенную людьми лесную деревушку я уже занес почти все свое имущество — снасть, снаряжение, одежду, книги, — и мне оставалось доставить в лес только продукты и еще не совсем подросшего Бурана.
С Бураном мы уже заглядывали в лес, я учил его преодолевать лужи, он уже смело шагал по болоту, и я надеялся, что первая дорога в тайгу не очень напугает его. Мы простились с большим северные селом, где добро принимали нас, где сушили нам на дорогу ржаные сухари, где я закупал продукты, и куда время от времени буду выходить из леса, чтобы получать письма и отправлять свои.
В лесу цвела черемуха. Белый туман ее цветов заливал все вокруг. Я шел легко. Быстро миновал Менев ручей, Соболью пашню, впереди совсем недалеко был уже Пашев ручей, но тут вдруг опустился сверху и загородил собой и дорогу, и лес тяжелый густой дождь.
По лужам, что тут же разлились от дождя, вздулись большие частые пузыри. Небо было обложено тучами плотно и надолго. Кое-как прикрыв сверху рюкзак куском клеенки, я брел через кусты и лужи к старой, давно отжившей свой век охотничьей избушке. Избушка стояла в лесу чуть в стороне от Пашева ручья. Ее давно забыли, и теперь от прежнего уютного и гостеприимного строения оставались целыми только старые, подопревшие стены.
Крыша и потолок избушки давно упали, раздавили печь-камеленку, свалили на пол прокопченные камни, и для меня и моего щенка осталось в этой бывшей избушке лишь полтора квадратных метра земляного пола у осевшего прореза двери. Рюкзак я поставил в угол у двери, укрыл его от дождя. На мне все промокло, и, чтобы хоть как-то согреться, я прижался спиной к рюкзаку и спрятал на грудь под куртку мокрого щенка. Буран дрожал, жался ко мне и тихо поскуливал.
ebooksa