— Ну забухали пацаны, что такого? В приюте же нельзя, а расслабиться всем охота.
— Разве что…
Я слушал товарищей краем уха, более интересуясь новостями и беззвучно повторял услышанное, привыкая к диалекту. В принципе, ничего сложного. Воспринималось уже гораздо лучше, чем тогда, в столовой маяка. Правда, пугали отдельные слова из моего прошлого. К примеру, часто встречающиеся в школьных диктантах «жужелица», «заезд» или «жужжание», но лиха беда начало. Разберусь с простыми звуками, а там уж выкручусь.
Спасибо дикторам с их поставленной речью — догадываться о смысле того или иного слова почти не приходилось, да и речевой аппарат неплохо подстраивался под выбранный стандарт.
… Передвиение насих войск вдоль линии соприкосновения обусловлено… Волонтёры доставили на передовую очередной гру(тут заканчивалось проглатываемым «с») так необходимых насим войскам предметов бытового обихода…
Репортажи шли сплошь про войну. Победные, вселяющие в обывателя веру в скорый исход всей этой вооружённой катавасии (разумеется, в пользу Нанды). Пушки стреляли, солдаты позировали, командиры авторитетно докладывали, враг позорно бежал… на месте. Потому что о наступлениях в бравурных реляциях — ни гу-гу.
Мои потуги заметил Ежи.
— Язык учишь?
— Учу.
— Держи, — он извлёк из кармана парочку беспроводных наушников и протянул их мне. — В комплекте с планшетом шли. Музыку слушай. Я онлайн-радиостанцию популярной музыки нашёл. В попсе рифмы несложные, припевы, опять же… Должно полегче пойти.
— А ты? А Сквоч?
— Мне не надо. У меня способность к языкам хорошая, — без тени иронии заявил он и продолжил, выговаривая хоть и с трудом, но, в целом, верно. — Две аботливых старуски напекли внучатам плюски. Все вокруг стола уселись, чаю напились, наелись. Ахотели поиграть. Ты лови! Мне убегать!.. или вот… Высел месяц и (буква получилась твёрдой, как у говорящей головы в визоре) тумана. Вынул ноик и кармана. Буду реать, буду бить… Ну, дальше всё как по-нашему… Слушайте со Сквочем по очереди. Надеюсь, быстро восполним пробел.
— Круто! — восхитился я, забирая гарнитуру и пристраивая её в уши. — Ну, послушаю, о чём в этом секторе поют…
Следующие сутки мы спали. До затёкших боков, до тяжести в головах и однообразия мыслей. Чувствовали — надо отдохнуть и набраться сил. В редкие минуты бодрствования безвкусно ели, запивали пищу чаем и спешили обратно, на койки. Нас не беспокоили ни шумные обитатели дома, с раннего утра шляющиеся в общем коридоре и скандально обсуждающие всё на свете; ни пьяные вопли с криками под вечер.
Мы — спали.
И на следующей день — спали. И на третий — тоже, но уже меньше, перемежая сон просмотром визора.
Смотреть оказалось познавательно.
Прежде всего, военное положение, которое в моём понимании означало ограничение гражданских прав, комендантские часы, патрули на улицах и иные способы перевода страны на суровые армейские рельсы оказалось более политическим шагом, чем административным.
В городах царила нормальная, неограниченная условностями жизнь; военкомы не хватали людей на улицах, а налоговая система удовлетворилась лишь двухпроцентным особым сбором в дополнение к имеющейся нагрузке на население и производства. По-настоящему жёсткие порядки установили лишь в нескольких прифронтовых территориальных образованиях, введя военно-гражданские администрации вместо муниципалитетов да блокпосты на въездах и стратегических направлениях.
Почему так происходит, растолковал готовящийся в дипломаты Брок: