— Тебе помогли с проклятием. Подсказали, как снять. Теперь я тебе показываю, как его наложить. Через любой предмет. Ты и знать не будешь, что именно станет твоим смертным приговором: чашка кофе, расчёска, лист бумаги. Можешь попытаться снять, я не против. Если успеешь...
— Сколько... лет... сейчас ушло, — пробормотала женщина, завороженно глядя на саму себя.
— Полгода, — буднично сообщил гость в маске. — Играем дальше?
— Не надо! Пожалуйста...
По щекам связанной покатились слёзы. «Верить или нет? — рассуждал Сергей. — Скорее — нет». И сразу сообщил о своих выводах:
— Банально. На слезу брать — какой примитив... — а затем огорошил. — Я пошёл. С подружкой твоей всё в порядке. Покушение не удалось. Если с ней или с её семьёй что-нибудь случится — жди в гости. Пожар, ДТП или хулиганы на улице — не прокатит. Ты будешь жить, пока жива она. Ну и семья, конечно... Или это я уже говорил? — он виновато развёл руками, притворно сетуя на свою забывчивость. — Так же не советую портить Ирине жизнь по мелочам — сразу жди новую ручку. Годика так на три-четыре. В общем, любое поползновение в указанную сторону — и тебе край.
Развернувшись к выходу, Сергей увидел Антона, тихо стоявшего у дверного проёма и внимательно слушавшего беседу друга с Викторией Егоровной. Когда пришёл? Непонятно...
Между тем женщина, извернувшись, ухитрилась наклониться к привязанной ладони и прикоснулась лицом к её тыльной стороне. Убеждалась, что увиденное в зеркале — не иллюзия. Потёрлась. Сначала слабо, потом с силой, точно пыталась дыру протереть. С ужасом ощущая сухость, шероховатость ещё недавно столь упругого, приятного на ощупь лица, тихо охнула, а гость в маске ещё масла в огонь подлил:
— Да-да-да... Не снится. И морщины, и шкурка дряблая — твоя новая реальность. Называется старость. Привыкай.
Добавлять издевательское «ничего, накрасишься» или «доктора омолодиться помогут» Иванов не стал. Мелко...
Он медленно (но не слишком) направился к выходу из кабинета, однако голос Виктории Егоровны ожидаемо заставил задержаться.
— Подождите, — связанная сумела пальцами ног дотянуться до пола, оттолкнулась, и кресло развернулось к инспекторам. — Что от меня нужно, чтобы всё это закончилось?
— Ничего, — ровным голосом ответил Сергей. — Нам от тебя ничего не нужно. Свою задачу мы выполнили. Дальше твой ход. Не волнуйся. Твоя дочь вне опасности, пока ведёт себя как нормальный человек.
Солодянкина ожидала чего угодно — угроз, требований, вымогательства, но равнодушный тон неизвестного, отсутствие переговоров, в которых всегда можно оставить пару лазеек на все случаи жизни и упоминание единственного близкого человека оказалось сродни удару ниже пояса. У неё в голове не укладывалось происходящее, не поддавалось анализу и не подходило ни под один из привычных критериев понимания миропорядка. Она чуть ли не впервые в жизни растерялась.
Скрипнув от злости на саму себя, на собственный разум, допустивший пока непонятный ей просчёт, хозяйка особняка предприняла новую попытку отстоять своё право на самоопределение в этом мире:
— Я могу деньги пожертвовать. Много. В храм, слепым, гемофилитикам, чёрт бы их всех, вместе взятых, побрал! У меня есть!
— Жертвуй, — подал голос решивший вписаться в разговор Антон. — Хоть в хоральную синагогу, хоть голодающим детям Африки. Нам всё равно. Условия ты слышала. Будешь ты соблюдать или нет — нам без разницы. Можешь даже за границу уехать. Мы не препятствуем.
Нервный взмах головой пояснил инспекторам, что думает связанная сейчас не о путешествиях по миру.
— Я. Хочу. Вернуть. Обратно. Свои годы, — максимально разделяя слова, точно общалась с глухими, читающими исключительно по губам, требовательно произнесла Виктория Егоровна.
— Время течёт всегда в одну сторону, — философски парировал Иванов. — Забудь. Думай, как остатки не потерять. А у меня к тебе тоже есть вопрос, — заговорщицки добавил он. — Предлагаю бартер. Ты нам рассказываешь, чего ты к Валюхиной привязалась, а я подсказываю тебе, как выжить. Только по-честному.