В Канепи добирался и на молочном фургоне, и на телеге-попутке, да и ногами глину дорожную месил. Прибыл он в предрассветной полутьме, в поселковом Совете никого еще не оказалось. Уселся на крылечке, прислонившись к двери, вздремнул. Услышав легкий прерывистый стук, поднялся, всмотрелся в мужчину, который пересекал дорогу, опираясь на костыль.
— Председатель будете? — уже знал, что тот хромает.
— Так точно, — по-военному отозвался подошедший. — Видишь, под Великими Луками немцы подбили, да не добили. Кто, откуда, зачем?
Завел в комнату, проверил документ, выслушал уполномоченного, задумался.
— Верно, болтается у нас где-то по соседству этот Тауми еще с двумя парнями. Особо плохого за ними не водится, правда, продукты пару раз из лавки утащили. Говорят, в девчонку какую-то был влюблен, вроде поет она в хоре, а девчонка на другого зарится. Но, может, обычные пересуды…
— А кто руководит местным хором? — спросил Пауль.
— Понимаешь, товарищ, — председатель замялся. — Знаменитости наши довоенные разбрелись кто куда, и мы временно это дело церковному органисту доверили. Они с пастором поочередно и занимаются с желающими.
— Значит, песни нам церковь дарить будет?
— Временно это, — опечалился председатель. — Моя промашка.
Оставив свой нехитрый скарб у председателя и сменив гимнастерку на легкую рубашку, Пауль отправился с визитом в канепискую церковь… Услышал протяжные звуки органа, вошел в темный притвор, из него — в молельню. Молящихся не было, и он, стараясь не стучать сапогами, подошел к органисту. Услышав шаги, музыкант снял руки с клавиатуры, обернулся к вошедшему.
— Чему обязан? — мягко спросил он. — В Канепи я вас не встречал.
Пауль назвался братом некоего парня из Сымерпалу. Сохнет тот по местной девушке, старшим людям свести их надо бы… Плел-плел, пока органист довольно сухо не прервал его:
— Молодой человек, вся эта история довольно запутанная, но причем здесь, собственно, я? Среди моих знакомых нет названных вами лиц.
Мюри вежливо попрощался. Он почувствовал, что его провели: «Зачем он поторопился заявить, что не знает таких? Я же еще не спросил об этом».
Приехал Лео Баркель, посланный Зубченко, выслушал Пауля:
— Значит, он что-то уловил и насторожился. Если хочешь, я подступлюсь к этому хору с заднего крыльца.
Красавец с пышной шевелюрой назвался в хоре представителем столичного певческого общества, легко завоевал симпатии молодых участниц хора, сочинив экспромт. После этого вступления в стихах Лео Баркель попросил их взять у органиста список всех участников хора. Получив этот список, а затем уточнив в поселковом Совете, где работают молодые певуньи, Лео и Пауль начали обходить их — одну за другой. Наводили на разные истории, но парнем из Сымерпалу никто не интересовался. И вдруг… Одна из девушек, заглянув в список, что держал в руках Пауль, весело воскликнула:
— Почему нашей Айме здесь нет? Господин органист забыл внести ее…
Айме работала на почте. Тонколицая, голубоглазая, она показалась Паулю искренней с первого взгляда. И говорила она приветливо, с легкой безмятежной улыбкой. «Ничего не значит, — одернул себя Пауль. — Первое впечатление может быть обманчиво, как первая версия».
Вопросы Пауля привели к тому, что она замкнулась, посуровела. Он мягко улыбнулся: «Все правильно. Посторонний человек пытается проникнуть в душу. Есть такие трудные профессии на земле: врач, юрист, учитель. Я ни тот, ни другой, ни третий, а желаю вам добра. Честное слово. Мы не попробуем поговорить с вами откровенно?» В ее взгляде настороженность уступила место интересу.