Ветров с тихой благодарностью «бывшей подруге» кивнул головой – «пока всё сходится». Вряд ли Лида причастна к мерзкой версии оговора Андрея в «хищении материальных ценностей». Но как же ее вытащили в больницу, кто позвонил ей об Андрее там? Ведь «черный доктор» был уверен, что перед ним жена больного Лосева.
Она раздавила выкуренную сигарету о пепельницу и снова спросила его, насколько уместны сейчас бутерброды с колбасой. Ветров отрицательно покачал головой и задумчиво повторил несколько раз одну и ту же засевшую в мозг фразу.
– Это из-за меня он попал в больницу, я его заразил. Вызвали на диспансеризацию – понятно. Он бы и ее пропустил бы, но заразился гриппом, ангинной от меня, вот и решил наведаться в поликлинику, раз такая оказия вышла – вызывают на диспансеризацию. Но причем здесь больное сердце, если он был здоров и трудоспособен, как бык. И, гениален просто…
Лида подняла во время этих повторов печальные глаза на Ветрова и тихо, затравленно спросила:
– Кому же понадобилось гениального стажера-исследователя выставить в свете расхитителя материальных ценностей? Ведь это же статья, уголовщина, понимаешь, Алексей… Еще мне не понравилось, что с «черным доктором» Борисовичем в больнице какой-то скользкий неприятный тип ошивался… У меня какое-то предубеждение сложилось, что не случайно всё это – «черный доктор» Борисович, этот черный тип рядом… Мне показалось, что он даже в кардиоцентре мелькнул в коридоре… Или я всё преувеличиваю?..
– Успокойся, конечно, преувеличиваешь, – Ветров зябко пожал плечами, подумав, что у нее, как и у него, на сердце скребут черные кошки от всего случившегося. – Мало ли что могло показаться в возбужденном состоянии. Главное, чтобы у Андрея всё было нормально в кардиоцентре…
Она кивнула головой, и тут же заговорила уже о другом. О своём наболевшем. Для него любая жизненная ситуация, всё, абсолютно всё, рассматривалось через призму творческой работы мысли. Он спешил преуспеть в работе, равнодушно относясь к внешним формам успеха, признания, даже к проблескам любви – и Лида чувствовала это – но он в своих вечных поисках, постоянной работе мысли излучал чудесную энергию творца, как звезда, солнце, как нагретая до огромной температуры мыслящая материя, излучающая ультрафиолет. А еще Лида почему-то пожаловалась Ветрову, лучше бы она с ним, Ветровым, осталась после смерти его родителей, когда Алексей ушел в себя, замкнулся – тут уже не до прежней привязанности, прошлой студенческой любви. Ту-то и возник Андрей в ее жизни. Вот ее вызвали в больницу, как жену; какая она жена, если для Андрея существовала только работа.
Ветров, зацепившись слухом за ее последние слова, тоже хотел рассказать Лиде о трех днях и двух бессонных ночах своего коллеги Андрея Лосева. Когда он сотворил помимо своих прорывных алгоритмов, кардинально улучшивших систему для заказчика, еще сгенерированные «машиной and» тексты романов, вкупе с патентоспособными решениями электронных элементов и устройств, но осекся на полуслове. Махнул только рукой и бросил рассерженным голосом:
– Мне срочно надо быть у Андрея – немедленно. Звони в кардиоцентр. Я должен быть там, чтобы переговорить с ним, хотя бы всего пять минут, чтобы тут же расставить все точки над «и»…
– Я с тобой тоже поеду, – Лида решительно направилась к телефону, – поймаем такси, до него на такси всего ничего… Без меня тебе ничего не найти…
– Отлично, едем. Звони.
Лида с новой зажженной сигаретой стала набирать номер телефона кардиоцентра из записной книжки. Поздоровалась, представилась, назвала номер палаты и фамилию пациента. И вдруг у нее опрокинулось лицо, и тут же выскользнула из рук телефонная трубка из безвольных рук.
– Андрей умер, не приходя в сознание.
6. В институте
Утром, после бессонной ночи, только появившись в своей лаборатории, прямо с порога, Ветров с синими кругами под глазами устало бухнул:
– Нет больше нашего Андрея…
Дальше было много бестолковщины, когда, потрясенные внезапностью смерти Лосева, коллеги Ветрова по лаборатории наперебой с каким-то внутренним надрывом, еле сдерживаемой истерикой заговорили о вопиющей внезапности смерти, ее противоестественности, когда так легко, походя вырывают из рядов научных ратников таких молодых, самых сильных и способных бойцов. Разве можно так рано и бездарно умирать – на взлёте, на крутом вираже полёта, полным сил, здоровья, таланта, надежд скорых свершений?
Кому-то из сотрудников лаборатории надо было доложить о смерти Лосева по инстанции наверх. Ветров поначалу даже думал, не заходя в лабораторию, идти прямо из проходной первым делом в дирекцию и отдел кадров. Но потом, несмотря на помутнение рассудка, всё же принял верное толковое решение идти в лабораторию, где Андрея хорошо знали, уважали, даже по-своему любили. Ведь он работал за десятерых, не прося для себя лично ничего, только излучал вокруг редкий энтузиазм и оптимизм, напор и энергию таланта и юности, легко сходясь со всеми, без лишних вопросов тяня самую сложнейшую неподъемную ношу заданий.
Ветров, идя в лабораторию к ребятам с горьким сообщением, словно просчитал, что в дирекцию, отдел кадров и без него позвонят еще, или позвонили уже, кому надо звонить в подобных случаях. Пусть, наконец, дирекции докладывают о смерти своего перспективного сотрудника завлаб или завотделом. Ветров почему-то был уверен, что Серин и Сорин, появившись в своих кабинетах, уловив волну скорби, исходящую из стен несчастной лаборатории, придут туда сами. Но не появились, через лаборанта вызвали Ветрова на ковер в кабинет завотделом для объяснения. «Как для дачи показаний, – горько мелькнула в мозгу Алексея мыслишка, – и ведь придется ведь отчитываться и давать необходимые показания».
На вопрос «с чего начать» Ветрова Сорин равнодушно ответил «с чего хотите», и стал рассуждать, что в таких неумолимых случаях начало приближает конец, а конец смыкается с началом в скорбном круговороте. И Ветров начал с самого конца. Как он с Лидой оказались в кардиоцентре, как увидели безжизненное тело Андрея сначала через окошко. Как потом они потребовали приблизиться к телу Андрея, чтобы дотронуться до него, вглядеться в синюшное, тронутое смертью лицо, убедиться окончательно.