– Пусть кто-то посмотрит его книги, – запальчиво бросил оседающий в кресле, бледный, как смерть, академик. – Пусть хоть кто-нибудь даст ему отпор, защитит меня от обвинения в плагиате…
– Защитите честь и достоинство члена академии, – подхватила мысль академика Ида Марковна. Она рванула за рукав председателя. – Возьмите же у него книги и сравните. Это возмутительно. Мы так это дело не оставим.
– Не оставите? – насмешливо спросил Ветров. – Перепечатывали рукопись, говорите… Позвольте усомниться. Знаете почему?
– Почему? – запальчиво воскликнула мадам Клопова, сначала покраснев, как рак, а потом покрывшись пунцовыми пятнами на лице.
– Потому что нет нужды перепечатывать то, что уже сотворено в цифровом виде истинным автором этих текстов, Андреем Лосевым, с помощью его генерирующей программы. Академик просто скопировал эти тексты, возможно, внес какую-то свою ахинею при поверхностн6ой правке, худосочном изменении. В итоге, навскидку крохотные изменения и вставок, не более, – это моя оценка. Это, во-первых. А во-вторых, вы же не умеете печатать. Чтобы одним пальцем перепечатать два романа истинного автора Андрея Лосева вам потребовались бы месяцы и месяцы работы за компьютером. Скажете, откуда я знаю, что вы не имеете печатать и что вы не в ладах с компьютерной грамотностью? Есть человек, готовый это подтвердить не голословно. – Ветров показал глазами на Инну, и та сделала шаг вперед. – Подтвердите?..
– Подтверждаю, что Ида Марковна не умеет печатать, в своей жизни не напечатала ни одной странички на машинке и компьютере. Академик Клопов, у которого я когда-то работала секретарем-помощником, сам мне жаловался на супругу, не преуспевшую в компьютерной грамотности… Не так ли, Борис Николаевич?.. – Тот отвернулся от Инны, а та спокойно протянула его супруге вынутый из сумки изящный маленький ноутбук. – Ну-ка наберите на ноутбуке хотя бы название романов или своё имя, отчество и фамилию, Ида Марковна, при свидетелях. И сразу всё станет ясно – умеете ли печатать, грамотны ли вы?..
Пышная потная Ида Марковна, тяжело дыша и прея буквально на глазах публики, в растрепанных чувствах, в перекрестье сотен любопытных глаз машинально приняла ноутбук, опасливо подержала его в руках, как соперничавшую с ней гремучую ядовитую змею. И тут же со вздохом, без слов, вернула, не раскрыв крышку, ноутбук Инне и с каменным пунцово-пятнистым лицом и шипеньем подколодной змеи буквально отползла к поникшему супругу с перекошенным от бессилия и злобы лицом.
– Наш-ш-ли ш-ш-шоковый объект для публичных проверок компьютерной грамотности… Ш-ш-шокинг… Возмутительно… Ш-ш-ш-ок не для слабонервных… Ш-ш-ш-ок.
Пока в зале нарастал с каждой минутой шум и гам, Ветров спокойно передал две книги Андрея председателю. Тот взял эти книги от Ветрова, как коробки с динамитом, готовые взорваться в любой момент.
Воспользовавшись моментом, Седой и Влад выложили из спортивных сумок стопки романов Андрея, поставили рядом со стопками Клопова и жестами пригласили всех желающих ознакомиться и оценить публикации двух авторов в сравнение текстов. Книги Андрея и Клопова, одинаковые по формату и по толщине, с одинаковыми названиями моментально были разобраны, тут же возникло несколько кружков, в эпицентре которых находились «сравнивающие эксперты», тут же громогласно возвещавшие о первых результатах предварительной экспертизе – навскидку.
Председатель, полистав минуту-другую авторские книги Андрея Лосева и Бориса Клопова чертыхнулся – это было хорошо слышно, ибо он сравнивал текст книг рядом с микрофоном – и попытался незаметно ретироваться с эстрады. А до этого нарастающий вихрь и шум всеобщего возмущения вышвырнул из зала опозоренного, держащегося за сердце плагиатора с пепельно-серым, без кровинки лицом – к черту на куличики… И бриллиантовую пунцово-пятнистую супругу его, что-то бессвязно выкрикивавшую в зал, как порывом ветром, сдуло тоже – за компанию…
Ветров подумал без всякого ожесточения и мстительного чувства в сердце, что вряд ли огромные деньги, полученные директором института, единственным оставшимся в живых акционером-миллионером ЗАО, от эксплуатации проданной поисковой системы, перевесят на мистических весах человеческой судьбы публичный позор плагиатора, прижатого к стенке. «Неужели ему бешеных денег и научной славы не хватало, подавай ему вдобавок и литературную, шумную славу, и всё это «на шару», без труда и душевных усилий, только ради неутолимого тщеславия? Он-то приспособился – только зачем других, более талантливых и неприспособленных к этой быстротекущей жизни гнобить и сживать со света, убивать руками своих подлых и алчных зятьков?»
– Что молодого автора убили злодеи и выкрали его рукописи? – с этим вопросом к Ветрову и его друзьями подошел взволнованный мужчина, член академии со значком Ломоносова в петлице и с книгами Андрея и Клопова в руках, наперевес.
– Да, убили и выкрали, – кивнул головой Ветров. – Убили гения Лосева и обокрали – тщеславия и корысти ради!
– Ужас. Всё-всё практически содрано, главами, начиная от названия и до эпилогов. Как такое возможно? – Задыхаясь, выкрикнул мужчина. – Кто теперь подаст руку этому, с позволения сказать, действительному члену академии наук. Это позор академии, нации. Где тот гнилой член, что собирался дать ему рекомендацию на выборах в наше отделение литературы и языка. – Он гневно проводил взглядом позорно убегавшего из зала – под шумок – председателя. – Я этого так не оставлю. Пусть не надеются… Это шок, которого я не встречал никогда в своей научной жизни. Понимаете, шок. Я залеплю ему, Клопову, публичную пощечину только потому, что вчера по телефону я ему пропел признательные дифирамбы благодарного читателя. Я был в восторге от этих книг, а, оказывается у них другой автор. Настоящий, истинный автор. За то, что вы открыли мне глаза на настоящего автора, за то, что выставили в дурном черном свете махрового плагиатора без чести и совести, я вам очень признателен. Догадываюсь, чего вам это стоило. Я вас благодарю за это, это подвиг человека и ученого. Позвольте пожать вашу мужественную руку, молодой человек, за публичный шок!
– Шок без шика, шок с шиком, – меланхолически заключил Ветров, пожимая протянутую ему руку, – я с вами целиком и полностью согласен – все равно одно единственное и верное слово всему произошедшему здесь. Шок. Метафизика. И есть Вето Шока. Отказано в признании, благодати клопу-злодею. Вето Шока выступило на сцену истории в образе иррационального античного «Бога из Машины Времени» Андрея.
Фуршет был провален. Никто не прикоснулся к напиткам и еде, как будто всё было отравлено тщеславным подлым кровососом клопом-презентером. Проходя мимо холла, со скончавшимся на глазах, отравленным фуршетом, Ветров мгновенно вспомнил почему-то отравление газами, приключившееся с ним при последующем ограблении поезда, когда он тоже выслушивал вопли души пострадавших пассажиров, отравленных и ограбленных – «Шок! Шок! Шок!» Он отдавал себе отчет, что вряд ли это достойное занятие сравнивать шоки и ранжировать, какой шок круче, какой шок страшней, беспощадней, мстительней. А разве то, что случилось с Андреем, не шок? А то, что приключилось по воле злодеев с Верой, Владом, Лидой, Инной, с ним – разве это не шок? И почему-то презрительно подумал около столов отравленного фуршета: «Клопает, только пахнет не коньяком, а клопом раздавленным».
Ветров вспомнил строки из дневника Андрея, которые случайно распечатались на компьютере: «Я любил этот мир безмерно…». И, задохнувшись вдруг от подступивших к горлу рыданий и пронзительной боли в сердце, Ветров схватил из последних сил за руку оказавшуюся рядом Веру, чтобы остановить свое падение в колодец времени с потерей сознания ли, жизни ли, в шоковый сон-морок, как при отравлении его газами в скором поезде, с единственной мыслью: «Кому нужен нынешний шок в чудно-мгновенной и неповторимой жизни? Мне? Моей судьбе? Вряд ли! Андрею на небесах? Ему, жизнелюбу, этот шок в Доме Ученых вообще противен, даже на небесах! Вряд ли шок, пусть далеко не бессмысленный, что-то изменил в этом жестоком мире актом отмщенья и наказании зла. А вдруг и это никому не нужно, раз такова и больше «никакова» судьба гениев в природе зла? Так кому же нужен этот смертельный шок, неужели одной только смерти, выкашивающей живую жизнь без разбора, в сухом остатке, при кажущемся провиденциальном выборе ещё живых?».