Любить и верить

И вот мы сидим у развалин печей кирпичного завода, темный летний вечер, горит небольшой костер. Володька Медведский рассказывает что-то про старые времена, вернее, про то, как живут взрослые, часто повторяя: «Так старые люди говорят».

Володька не входит в нашу «шайку». Но и не относится к нашим врагам. Дед его держал раньше кузню, отец теперь работает механиком на спиртзаводе. Живут они отдельно от поселка, за речкой.

Володька сильнее всех в округе — сильнее его только неродной брат нашего атамана, но он уже два года как уехал на целину после семилетки. Зимой мы, больше шутки ради и от желания порезвиться, пытаемся иногда всей «шайкой» побороть его. Но Володька добродушно разбрасывает всю нашу ораву по сугробам.

И вот сейчас мы затаив дыхание слушаем его рассказ. А он преисполнен важности и понимания своего значения. Но не прошло и месяца, как от этого его значения и авторитета не осталось ровным счетом ничего.

В конце августа с целины вернулся брат нашего атамана. Его звали Коля. Он прожил тяжелую жизнь неродного сына в большой семье. Совсем маленького роста, коренастый, он в майке и перешитых из галифе брюках колол дрова. Колоды расщеплялись от одного удара. На руках, на спине ходили огромные твердые бугры с синими жилками. Небольшая, крепкая голова была острижена наголо — он шел в армию.

Коля повидал свет, он «знал жизнь», поэтому вокруг него на дровах расселась вся наша «шайка», и каждый старался молвить что-нибудь умное. Но Колю трудно заинтересовать, он почти не обращает на нас внимания. И тогда вперед выходит Медведский и говорит: «Нет в мире ничего острее бритвы и буденовской сабли!»

Коля легонько втыкает топор в колоду, вся его невысокая, но могучая фигура пренебрежительно усмехается — и он вдруг отвечает: «Ты еще, мальчик, глуп и не видал…» — дальше следует сочное, ловкое ругательство.

Мы все падаем от смеха кто где сидел. Медведский краснеет, он готов провалиться сквозь землю от стыда. Большего позора ему, наверное, не приходилось еще испытывать.

Теперь любой мог безнаказанно повторять эту фразу и издеваться над ним сколько угодно — чего никто и не упускал делать. Я помню, как лет через десять, безусым парнишкой встретил Медведского в большом городе. Он шел по улице в роскошном пальто и фетровой шляпе, с окладистой бородой во всю грудь, под руку с красивой женщиной. Мы оба узнала друг друга, у меня в голове мелькнули картинки детства, родных мест — но я сразу же вспомнил: «Ты еще, мальчик, глуп…» — и невольно усмехнулся. Подсознательно Медведский понял это, вспомнил, что я был свидетелем его унижения, и заискивающе протянул мне руку. Они пошли дальше, и дама его недоумевающе несколько раз оглянулась.

Уничтожен тем случаем он был, конечно, потому, что сам глубоко воспринял свой позор. Отнесись он не так болезненно к своему промаху насчет буденовской сабли, все бы быстро забыли его неудачу, — засмейся он тогда вместе со всеми.

Ведь прошел же бесследно для нашего «атамана» случай, когда он подошел к проходившему через наш поселок солдату и сказал, протянув руку: «Давай знакомиться», — а солдат, положив руки на широкий ремень с большой пряжкой, ответил: «Ну что ж, снимай штаны, будем знакомиться».

Сашка смеялся тогда вместе с нами, и мы спешили «словить» всех, кто не слышал этой фразы.

Но больше всего наша жизнь была наполнена тогда драками.

Вот я стою на берегу нашей речушки, рядом пасутся коровы, а пастухи — два мальчонки, одному лет двенадцать, другому четырнадцать, — ловят рыбу тельняшкой с завязанными рукавами. Я послан сюда для уяснения обстановки: мы решили побить пастухов. Потом на дне консервной банки жарятся штук пять пескарей. Вся наша «шайка» сидит вокруг костра, Бить пастухов мы не стали. Они, в общем-то опытные в жизни, признали нашу власть как хозяев поселка. Оба они были бездомные, без родителей. Пришли неведомо откуда, кажется, со Смоленщины (от нас до России было километров тридцать). Нанялись пасти коров на лето — ко всему их еще и обманули, не заплатили части обещанного. По договору деньги они получили вперед, а другую часть платы — картошку, — должны были получить осенью, ее-то им и не отдали, а кому было заступиться за них?

И хотя эта драка не состоялась, дрались мы тогда очень часто. Даже игры наши очень сильно походили на драку.

Вот я с двумя одногодками стою перед случайно встретившимся нам моим отцом. Карманы пальто у нас отвисли, в них камни. Отец, недоумевая, спрашивает: куда мы их несем, зачем они нам? А мы просто шли играть в игру, которая у нас называлась коротко и понятно: «В камни». Правда, чаще мы играли в более безопасную игру — «В камлыжки».

Самый большой интерес эта игра приобретала, когда договаривались играть с почти взрослыми парнями. Их было четверо: Володька Медведский, Ленька Нестер, Сергей Чикмарев — чемпион района по диску и не уступавший им в силе Мишка Пугачев. Собирались под вечер, у конюшен. Брали два плуга, впрягались в них всей «шайкой» и пахали по дерну. Средние и мелкие «камлыжки» доставались нам. Большие, целые пласты забирали наши противники.

Они загораживались двумя телегами, ставя их впритык к высокому школьному забору. Мы устраивались в огромных санях. Находиться за их прикрытием и бросать готовые «камлыжки» могли только те, чья «камлыжка», пролетев от саней до телег, разбивалась в крошки. А кто добрасывал еле-еле или вообще не добрасывал, должны были выступать в роли легких воинов впереди саней, собирать куски от вражеских снарядов и получать большую долю ударов. Иной раз, пущенный сильной рукою, кусок дерна сшибал их с ног. Помню, как я, вынужденный тоже быть «в поле», перелез забор, обошел телеги сзади и начал вблизи бить «камлыжками», точно попадая в цель. Разъяренные противники несколько раз швыряли в меня, но их «снаряды» разбивались о решетку забора, обдавая меня крошками земли. И когда я, совсем осмелев, вплотную подошел к забору, Ленька Нестер схватил большой кусок дерна, вскочил на нижнюю планку забора и, перегнувшись через него, сверху опустил дерн мне на голову. Я упал, но сразу же поднялся на колени, со страстным желанием ответить, ударить. Но у меня кончились «камлыжки». В бессильной злобе шарил я по траве, пытаясь вырвать кусок земли, царапал засохшую глину у забора, — и вдруг забыл обо всем. Я поднялся, прошел школьным двором, словно лунатик вышел на улицу. Меня привлекли двери открытого клуба. Сеанс уже кончался, двери открыли, чтобы не было душно. Я вошел и досмотрел фильм.

Но «камлыжки», да и «камни» были дружеской забавой по сравнению с настоящими драками.

Помню драку нашего атамана с братом Володьки Медведского. Его звали Шурка. Он был моложе нашего атамана на два года, но по силе не уступал, а на этот раз оказался сильнее. И тогда атаман, понимая, что значит быть побитым противником, который моложе его, ударил Шурку по голове половинкой кирпичины. Все на секунду замерли. Сашка отнял руку с кирпичиной. По обоим вискам волосы взбухли от густой крови, и еще через секунду кровь двумя струйками потекла с висков по лицу.