Последний астронавт

– Послушай, – сказал Стивенс, – я тут подумал… По-моему, нам надо возвращаться.

– Ты хочешь сказать – сдаться.

Стивенс поспешно встал.

– Нет-нет-нет… я хотел сказать – временно. Просто временно. Если мы пойдем обратно, может, чего-нибудь достигнем. Я обдумывал… ну, скажем, эксперименты. Или, скажем, стратегии. Стратегии поиска команды «Вандерера».

Она не отмела это предложение – по крайней мере, не сразу.

– Мы могли бы принести сюда настраиваемый лазер, – продолжил он. – Установить его у шлюза. С его помощью можно было бы просканировать все внутреннее пространство барабана. Поискать что-нибудь, имеющее форму тела человека…

– Ты считаешь, что они погибли, – сказала она.

Стивенс поморщился.

– Я этого не говорил! Послушай, а как насчет… то есть – у меня есть и другие идеи. На «Вандерере» есть 3D-принтер. Мы с его помощью могли бы наделать мелких роботов. Мобильных разведчиков – таких, какие НАСА отправляет на Марс, так? Мелких роботов, которые могли бы вести поиски. Это же лучше, чем просто бродить наугад, надеясь их увидеть.

Дженсен снова подошла к ледяной стене и вскарабкалась на нее. Стоя наверху, она повернулась и посмотрела на напарника.

– У нас в скафандрах большой запас воздуха и воды. Мы можем остаться здесь еще на три часа, прежде чем нам придется поворачивать обратно.

– Ты меня хоть слышала? – возмутился он. – Мы же не сможем здесь все обыскать!

– Сядь и отдохни еще немного, – сказала она ему. – Я попробую вызвать Фостера отсюда. А потом пойдем дальше.

У Стивенса оборвалось сердце. Она его в самом деле не слышала.

– Конечно, – буркнул он. – Ты здесь командир…

ЭМИ ТАРБЕЛИАН, ПСИХОЛОГ ЭКИПАЖА. Еще страшнее знакомиться с результатами экспериментов, во время которых люди длительное время жили в пещерах. В отсутствие света наши циркадные ритмы быстро разлаживаются, так что мы теряем ощущение хода времени. Можно проспать целый день и считать, что ты только чуть-чуть вздремнул. Можно провести под землей несколько месяцев и считать, что это были считаные недели. Искусственный свет ничего не дает, потому что его можно включить и выключить. Если устранить различие между днем и ночью, человеческий разум скатывается на грань безумия.

– «Вандерер»! – звала Дженсен. – Фостер! Вы меня слышите?

Стивенс молчал. Ей приходилось оборачиваться, чтобы убедиться, что напарник по-прежнему здесь. Командир думала о космонавтах с «Мира» – первой в мире большой космической станции. Еще в 80-е годы прошлого века, задолго до рождения Салли Дженсен, русские отправляли на «Мир» по два космонавта за один полет. Два человека проводили на ее борту до нескольких сотен дней. У них было правило: где бы ты на станции ни находился, ты должен следить, чтобы напарник видел тебя, хотя бы отчасти – руку или ногу, чтобы он никогда не ощущал себя совершенно одиноким в космосе.

Дженсен представила, что было бы с ней, проникни она сюда в одиночку. Эта мысль пугала ее. Без болтовни Стивенса, 2I стал бы таким безмолвным! Слышать только собственный голос, да еще это постоянное щелканье и треск электрических разрядов – верный способ сойти с ума. Радиошумы не предназначены для человеческих ушей. Она понимала, что скоро им придется повернуть обратно. Но возвращение – даже временное – означало поражение. С каждым прошедшим часом вероятность отыскать Фостера и его людей все уменьшалась.

Ее мысли прервал треск разряда – гораздо более громкий, чем все, что она слышала до сих пор. Он заставил ее вздрогнуть, и ее ботинки громко проскрежетали по льду.