Записки следователя,

— Знаете что, гражданка Попова, вам Сизов все о себе наврал. Никакой он не уполномоченный и не ответственный работник, и никакой зарплаты ни от кого он не получает.

— А что же он, купец? — удивленно спросила Серафима. — Зачем же он скрывал? Что же тут плохого? Мы сами ведь из купцов.

— Никакой он не купец, — хмуро сказал Васильев. — Просто самый обыкновенный бандит.

— Как — бандит? — Серафима растерянно смотрела на Васильева.

— Ну, обыкновенный грабитель. Ворвался с наганом в учреждение, ограбил кассу. Уголовный розыск его два месяца ищет. И все, что он вам накупил, — все это на награбленные деньги.

Глаза у Серафимы стали круглыми от ужаса.

— А мамаша говорила… — пролепетала она.

— Меньше б вы слушали вашу мамашу, — резко сказал Васильев, — да думали бы своей головой, лучше было бы.

Он сам не знал, на кого он злится. Или эта девчонка удивительная актриса и все знала раньше, или она действительно ни при чем. Ну уж мать — та все равно гадина. Надо же вырастить так дочку! Но все это выяснится потом. Сейчас допросить Сизова.

Скрипевший зубами

Михаил Сизов, рождения 1885 года, был маленький, худощавый человек, с глазками-щелками, сутулый, с тонкими, немного брезгливыми губами. Первое впечатление было такое, что он обладает каким-то физическим пороком. Сначала казалось, что он горбат, но, приглядевшись, вы видели, что это просто сутулость. Потом вы решали, что он рябой и что лицо у него покрыто оспинами, но и этого не было на самом деле. Просто кожа на его лице была какая-то неровная, нездоровая. И все-таки, хотя, кажется, в этом человеке все было в норме, вы не могли отделаться от ощущения, что какая-то ненормальность, что-то нездоровое, уродливое в нем есть. Может быть, это зависело от его манеры себя держать. Сутулость связана в нашем представлении если не с приниженностью человека, то, во всяком случае, с его скромностью. А Сизов сутулился и в то же время откидывал голову назад. И не просто откидывал, а со значением: я, мол, человек особенный и отношения к себе требую не простого. Может быть, то, что он выпячивал грудь, откидывал назад голову и на лице выражал особенную значительность и самоуважение, в сочетании с сутулой спиной, маленькими глазками, тонкими губами, лысоватой головой и производило странное, ненормальное впечатление.

Когда он сел за стол напротив Васильева, то вид у него был такой, будто не его сейчас будут допрашивать, а он решил допросить следователя с пристрастием и нагнать на него страха божьего.

— Вы признаетесь в том, что участвовали в ограблении Кожсиндиката? — спросил Васильев, после того как записал имя, отчество и фамилию, год и место рождения, словом, те обязательные данные, с которых начинается каждый допрос.

— Я не признаюсь, а признаю, — выпячивая грудь и закинув голову, сказал Сизов.

— Не понимаю, какая разница, — растерянно спросил Васильев.

— Признаться можно в преступлении, — отчеканил маленький человечек, отчетливо произнося каждую букву.

— А грабеж разве не преступление? — Васильев все никак не мог понять, куда клонит этот заносчивый пыжик.

— Это было не преступление, а экспроприация. «Экс», как называется это сокращенно. «Экс» означает принудительное изъятие средств в целях материальной поддержки партии, борющейся за революцию.

У Васильева в те годы с иностранными словами были нелады, но тут разъяснение было достаточно точным. И все-таки он буквально обалдел.

— Вы что, член партии? — спросил он.