И вот сидит перед ним молодой, двадцатитрехлетний петроградский рабочий с некрасивым, но умным и добрым лицом и отвечает на вопросы. Сын рабочего. Родился на Пороховых. Образование низшее. Партийная принадлежность?
— Член партии левых эсеров.
— Такой партии нет, — говорит Васильев, — она запрещена.
— Она запрещена, — говорит Тихомиров, — но она есть.
— Где вы познакомились с Сизовым?
Оказывается, Сизов часто ходил обедать в рабочую столовую возле завода. Там обедали и Тихомировы. Сидя за одним столом, разговорились. Сизов дал Тихомирову почитать книжку. Условился, что сам за ней зайдет, взял адрес. Слал заходить, носил книжки, много говорил про политику. Объяснил Тихомирову, что в газетах пишут неправду и что историю большевики рассказывают неверно. Объяснил, что левые эсеры-борцы за народное дело и за это их преследует власть. Словом, у Тихомирова «открылись глаза». Он понял, что правда — у партии левых эсеров, что большевики захватили власть незаконно и что левые эсеры действительно стоят за трудовой народ, за крестьянство и за рабочий класс. Вообще он, Тихомиров, «очень вырос» после знакомства с Сизовым. Сизов ему посоветовал прочесть такие книжки, о которых прежде Тихомиров и не слышал, посоветовал ему, какие учебники взять, чтобы заняться самообразованием. Все это в рассказе Тихомирова выглядит, можно сказать, трогательно: опытный политический деятель, член Цека, борец за народное дело, не жалеет времени и сил на то, чтобы один обыкновенный петроградский рабочий прозрел политически и вырос культурно, стал бы изучать грамматику и арифметику.
Тихомиров рассказывает все это внешне спокойно, но внутренне он взволнован. Он понимает, что за грабеж Кожсиндиката по головке не погладят, что придется пострадать, а может быть, и отдать жизнь. Но он знает, «где правда», знал, на что идет, когда вступил в партию. И теперь будет стоек до конца.
Смотрит на него Васильев и думает: «Вести с этим славным и честным парнем политический спор? Да его ведь не переспоришь! И что за спор на допросе! Тихомиров загипнотизирован, он уверовал в Сизова, как верили когда-то в бога. Эх, пропесочить бы парторганизацию на
Пороховых! Проглядели такого парня!.. Ну, это все потом. Что делать с Тихомировым, с теперешним, с таким вот, какой он есть, твердо знающим, что все, что от Сизова, — добро, а все, что против Сизова, — зло?»
— Ну, а как же с Кожсиндикатом? — спрашивает Васильев увлекшегося и разговорившегося Тихомирова.
— Да, мы ограбили Кожсиндикат, — отвечает Тихомиров, — чтобы обеспечить средствами нашу партию и ее руководство, ее Центральный комитет. Чтобы помочь ему, дать ему средства на пропаганду, на издание подпольной литературы, чтобы наши товарищи, которые в условиях подполья ведут свою героическую работу, имели возможность заплатить за ночлег, поесть хоть раз в день и отдать все силы политической борьбе.
— Хорошо, гражданин Тихомиров. А из кого состоит Цека вашей партии, вы мне, конечно, не скажете?
Тихомиров смотрит Васильеву прямо в глаза.
— Если бы даже я знал, я не сказал бы, — говорит Тихомиров, — но я не знаю. Партия наша в подполье, и естественно, что такой рядовой член партии, как я, не может и не должен знать руководителей. Всегда может оказаться среди членов партии какой-нибудь нестойкий, слабый человек, и не может судьба нашей борьбы зависеть от его слабости. Если бы я не знал, что Сизов арестован и, значит, вы о нем уже знаете, я бы и о нем вам не сказал ни слова. Даже под пытками, даже на кресте!
— Ну, до креста дело у нас, пожалуй, и не дойдет, — говорит Васильев, — а вот про Сизова… Вы у него дома бывали?
— Был два раза, — говорит Тихомиров.
— На Широкой улице? — спрашивает Васильев.
— Да, на Широкой, — кивает Тихомиров.
— И с женой его, Серафимой Ивановной, знакомы?
— Знаком, — говорит Тихомиров, — она заходила в кабинет, когда я у него сидел.