Плоды земли

– Недосуг заработать деньги! – воскликнул помощник.

Да, в Селланро не всегда могли свободно располагать временем, дел в усадьбе было хоть отбавляй. Теперь они впервые даже наняли работников, двух каменщиков-шведов, которые заготавливали камень для постройки скотного двора.

Этот скотный двор долгие годы был мечтой Исаака, землянка стала совсем плоха и тесна для скотины, надо строить каменный скотный двор с двойными стенами и хорошим подпольем для навоза. Но на очереди стояло так много дел, одно тащило за собой другое, стройке не предвиделось конца. У Исаака была лесопилка, и мельница, и летний хлев, а кузница разве не нужна? Хоть совсем маленькая, на случай, на самый крайний случай: покривится лемех или потребуется перековать пару подков – до села-то далеко. Стало быть, уж это ему завести необходимо, – горн и маленькую кузницу. В общем, в Селланро стояло уже очень много больших и маленьких строений.

Хозяйство растет и растет, никак не обойтись без работницы, и Йенсина живет у них теперь и лето и зиму. Ее папаша, кузнец, время от времени спрашивает, скоро ли она вернется, но не слишком настаивает, он покладист и уступчив, и, должно быть, не без задней мысли. Селланро расположено высоко в горах, надо всеми хуторами, и все растет, и строений прибавляется, и возделанной земли, а людей сколько было, столько и осталось. Лопари уже давно не ходят мимо и не располагаются по-хозяйски на усадьбе. Лопари заглядывают нечасто, они предпочитают сделать большой крюк и обойти усадьбу стороной, и уж в избу никогда не заходят, а останавливаются снаружи, если вообще останавливаются. Лопари бродят по задворкам, впотьмах, дайте им свет и воздух, и они зачахнут, как черви и нечисть. Изредка с выгона в Селланро, где-нибудь на далекой опушке, пропадет теленок или барашек, ничего не поделаешь. Уж как-нибудь Селланро переживет потерю. Если б Сиверт и умел стрелять, так у него нет ружья, да он и не умеет стрелять, он совсем не вояка. Он весельчак и большой шутник.

– Ведь лопари-то не иначе как заповедные! – говорит он.

Селланро и впрямь может пережить пропажу мелкого скота, потому что хозяйство это большое и крепкое, но и тут не обходится без забот и огорчений, вовсе нет! Ингер не весь год одинаково довольна собой и жизнью; когда-то давным-давно она совершила большое путешествие и, должно быть, подхватила что-то вроде злой тоски. Временами тоска проходит, но потом опять возвращается. Ингер проворна и деловита, как в лучшую свою пору, она красивая и здоровая жена для своего мужа, для этого мельничного жернова; но разве у нее не осталось воспоминаний о Тронхейме? Разве она никогда не мечтает? Еще бы, особенно зимою. Иногда ее охватывает какое-то дьявольское веселье, но ведь в одиночку не потанцуешь и бала не устроишь. Мрачные мысли и молитвенник? Да-да, еще бы! Но Богу известно, что в жизни есть и что-то другое, не менее приятное и прекрасное. Она научилась быть неприхотливой, шведы-каменщики как-никак чужие люди, их голоса звучат на усадьбе странно и незнакомо, но люди они пожилые и тихие, они не играют, а работают. Но все-таки это лучше, чем ничего, они вносят оживление, один чудесно поет. Ингер иногда выходит и слушает, как он поет, сидя на камне. Его зовут Яльмар.

Но и помимо этого не все хорошо и благополучно в Селланро. Вот, например, новая незадача с Элесеусом. От него пришло письмо, что место его у инженера упразднено, но ему обещано другое, надо только подождать. Потом пришло еще одно письмо: в ожидании солидного места в конторе ему не на что жить, а когда ему послали бумажку в сто крон, он написал, что этого только-только хватило на то, чтоб расплатиться с мелкими долгами.

– Так-так, – сказал Исаак. – Но нынче у нас работают каменщики и много расходов, спроси-ка Элесеуса, не лучше ли ему приехать домой и помочь нам!

Ингер написала, но Элесеус возвращаться домой не пожелал, нет, он не захотел опять понапрасну проделывать это долгое путешествие, он предпочитал голодать.

Но, должно быть, вакантного солидного места не было во всем городе, а может, и сам Элесеус был не мастер добиваться своего. Бог знает, может, он и, вообще-то, был не ахти какой работник. Усидчив и искусен в писанье, это да, а как насчет ума и сметки? А если этого нет, что же с ним будет?

Когда он вернулся из дома с двумястами крон, город встретил его старыми счетами, а расплатившись, должен же он был купить тросточку вместо палки от зонтика. Пришлось купить и разные другие вещи: меховую шапку на зиму, какие были у всех его товарищей, пару коньков, чтоб кататься на городском катке, серебряную зубочистку, чтобы ковырять в зубах и изящно держать ее в руке, беседуя за стаканчиком. Пока он был при деньгах, он не скупился на угощения: на пирушке по случаю его возвращения, при самой строгой бережливости, пришлось-таки раскупорить полдюжины пива.

– Никак ты дал барышне двадцать эре? – спрашивали его. – Мы даем десять.

– Чего уж тут мелочиться! – отвечал Элесеус.

Он был не мелочен, ему не подобало быть мелочным, он сын богатых землевладельцев, его отец, маркграф, владеет необозримыми пространствами строевого леса, у него четыре лошади, тридцать коров и три сенокосилки. Элесеус не был лгуном, не он распространил выдумку про поместье Селланро, а окружной инженер в свое время наплел об этом в городе. Но Элесеус нисколько не был против, чтоб этой сказке верили. Раз уж он сам ничего из себя не представлял, то лучше быть сыном богатых родителей, это открывало ему кредит, и он как-то выпутывался из затруднительных обстоятельств. Но вечно так не могло продолжаться, пришлось в конце концов за все платить, и тут он завяз окончательно. Тогда один из товарищей определил его на службу к своему отцу, в деревенскую мелочную лавку, – все лучше, чем ничего. Такому взрослому молодому человеку, конечно, не пристало идти на жалованье младшего приказчика в мелочную лавку, тогда как ему куда больше подходит пост ленсмана, но это давало кусок хлеба и до поры до времени было не так уж и плохо. Элесеус и здесь проявил расторопность и добродушие, хозяева и покупатели его полюбили, и потому он написал домой, что решил перейти к занятию торговлей.

Вот эта-то новость и стала источником огромного разочарования для его матери. Если Элесеус стоит за прилавком в мелочной лавке, значит он ни на волос не выше приказчика из их села; раньше он стоял несравненно выше: никто, кроме него, не уехал из села в город и не служил конторщиком. Неужто он утерял из виду свои высокие цели? Ингер была неглупа, она знала, какое большое расстояние пролегло между заурядностью и незаурядностью, только, пожалуй, не всегда умела точно его определить. Исаак был наивнее и проще, в мыслях своих он все меньше и меньше принимал Элесеуса в расчет, старший сын выходил за пределы его планов, Селланро все реже представало перед его мысленным взором разделенным между сыновьями, когда самого его уже не станет.

В середине весны приехал инженер с рабочими из Швеции – они будут прокладывать дороги, строить бараки, ровнять участок, взрывать горы, налаживать связь с поставщиками провизии, возчиками, прибрежными землевладельцами и прочая, и прочая, – но зачем все это? Разве мы живем не в глуши, где все мертво? А затем, что решено приступить к пробным разведкам на медной скале.

Значит, дело все-таки вышло, Гейслер не просто так болтал.

На сей раз появились не прежние важные господа, что приезжали тогда с Гейслером, нет, ни губернатора, ни фабриканта с ними не было, приехали только пожилой горный инженер да пожилой специалист по горному делу. Они купили у Исаака все доски, какие он согласился им уступить, купили провизии и хорошо заплатили, поговорили немного и расхвалили Селланро.

– Канатная дорога! – сказали они. – Подвесная дорога от вершины скалы к морю!

– Через эти болота? – спросил Исаак, соображавший туговато.