– Мой отец… он неизвестно где. Ему надоело платить алименты, и он сбежал. А с матерью мы не ладим. Я уже пару лет с ней не общалась.
– Почему?
– Мы плохо сочетаемся.
– Как это? – Скотти растянулся на постели рядом со мной. Казалось, его действительно интересует моя жизнь, и я хотела рассказать ему правду, но не хотела отпугнуть его. Он вырос в таком нормальном доме; я не была уверена, что ему понравится, что я росла совсем не так.
– Я много бывала одна, – сказала я. – Она заботилась, чтобы у меня было что поесть, но я была настолько заброшена, что меня дважды отдавали под опеку в приемные семьи. Но оба раза меня потом возвращали к ней. Она была фиговой, но
Я взглянула на Скотти. Он выглядел очень печальным и ничего не сказал, а просто тихо погладил меня по голове. Я спросила:
– Как это бывает, когда у тебя
– Я не уверен, что до сих понимал, насколько она хорошая, – ответил он.
– Ты все понимал. Ты же любишь своих родителей. И этот дом. Это же видно.
Он ласково улыбнулся.
– Не знаю, как объяснить. Но когда я тут… Это как будто я могу быть настоящим, больше всего самим собой. Я могу плакать. Могу быть в плохом настроении, грустным, счастливым. Все это тут нормально. Я не ощущаю такого больше нигде.
От того, что он описывал, мне стало грустно, что у меня такого никогда не было.
– Я не знаю, как это, – сказала я.
Скотти наклонился и поцеловал меня в лоб.
– Я дам тебе все это, – сказал он. – У нас с тобой когда-нибудь будет свой дом. И ты сама будешь все в нем выбирать. Мы покрасим его так, как ты захочешь. Ты сможешь запирать дверь и пускать туда только тех людей, каких захочешь. И это будет самое уютное место на свете для тебя.
Я улыбнулась.
– Звучит, как рай.
И он поцеловал меня. И мы занялись любовью. И как бы я ни старалась потише, дом все равно был тише меня.
Когда на следующее утро мы уезжали, мать Скотти не могла смотреть мне в глаза. Ее неловкость передалась и мне, и в этот момент я точно поняла, что я ей не нравлюсь.
Когда мы отъехали от дома, я прижалась лбом к пассажирскому стеклу.