— Как так получилось? — нахмурился он.
— Ну, служба такая, прииск тоже…
— Нет. Как получилось, что тебя удивляет чье-то заступничество? Что у вас тут творилось в войну, если…
— Не в этом дело, — перебила его Анна. — Просто я с детства умею постоять за себя. Меня не цепляли. Тем более я единственный ребенок своего отца, это накладывало обязательства не только на меня. А в войну… пережили же, и ладно.
— И это тоже вопрос, — задумчиво кивнул Дмитрий. — Как получилось, что здешний удобный перевал с возможностью удобной переправы не привлек внимания с той стороны? Как город выстоял при отсутствии хоть какого-то гарнизона и укрепления?
— Ну, как-то выстоял, — она неловко пожала плечами и выпустила его локти. И предсказуемо поспешила уйти от неприятного вопроса. Чего он, собственно, и добивался. — Что сказал старатель?
— Что трое человек пропало в этом году, один из них — его друг. Клялся и божился, что за лучшей долей податься не мог. Причем этот друг пропал за день до смерти Шалюкова. Если я, конечно, все правильно понял, а то от местного говора рехнуться можно, — проворчал Дмитрий. — Часть слов по смыслу додумывать приходится…
Анна только улыбнулась в ответ, и разговор на этом оборвался. Всю оставшуюся дорогу до конторы Набель поглядывала на охотника с напряжением во взгляде и как будто даже тенью чувства вины и явно думала не о проблемах прииска. А Косоруков…
Он изо всех сил пытался разогнать все посторонние вопросы и отвлечься от них. От особенностей воспитания и привычек этой девушки, которые были частью одной большой странности — городка Шналь, игнорировать которую с каждым часом становилось все сложнее.
Но он старался, уговаривая себя простыми и надежными аргументами. Все происходящее здесь его не касается, он тут случайный гость. Его дело — найти убийцу или хотя бы сделать все возможное для этого, и только. Через неделю-другую его уже не будет в этих краях, и все местные загадки окончательно потеряют значение, так не стоит погружаться еще и в них. Они прекрасно живут уже двести лет без его внимания, проживут и еще.
И у него даже почти получилось сосредоточиться на том, что вполне могло оказаться частью истории Шалюкова. Исчезновение старателей, особенно последнее из них, за день до смерти проверяющего, могло быть чистой воды совпадением, но в это совсем не верилось.
Вновь обращала на себя внимание странность поведения покойного. Предпоследней ночью он задержался в дороге и явно натерпелся страху, едва успев до ночи добраться в безопасный город. Так с чего вдруг на следующий день тоже рискнул и отправился в Шналь вечером, если ему предлагали остаться? Все знакомые единогласно утверждали, что он был очень осторожен и боялся упырей, так какая нелегкая понесла его на ночь глядя в дорогу?
Ответ у Дмитрия был всего один: остаться было страшнее. Остаться здесь или не успеть куда-то туда. Значит, либо он боялся кого-то или чего-то на прииске гораздо сильнее, чем упырей, либо должен был встретиться с кем-то там. Из-за чего, по словам охранника, с самого утра заметно нервничал. Может, тот, с кем у него была назначена встреча, его и убил? Но с кем и по какому поводу он встречался, если действительно встречался?
Все же шантаж? Или какая-то особо крупная взятка?
Или, черт его побери, здесь действительно замешан колдун и его колдовство? Может, и не по своей воле Шалюков сорвался в дорогу на ночь глядя? Помнилось Дмитрию что-то такое, будто колдуны способны здорово голову заморочить. Насколько сильно, он, правда, не знал, но… как ни странно, этот вариант выглядел самым правдоподобным. Потому что все, что успел охотник узнать о проверяющем, вопило о его крайней осторожности, и тут вдруг — такой риск.
Но как минимум один конкретный вопрос к начальнику прииска у него появился.
Анна же шла рядом с хмурым и сосредоточенным охотником и чувствовала себя все более неуютно и глупо. Ну вот кой черт ее дернул насмешничать? Понятно же, что защищать ее от грубиянов он ринулся без всякой задней мысли, исключительно от офицерского благородства, потому что рядом с ним оскорбили женщину. Откуда ему знать, что сама бы она управилась еще быстрее, рука у нее тяжелая, а сломанный нос объясняет этим людям все гораздо доходчивей, чем даже револьвер у пуза.
За нее в самом деле впервые вот так вступились. Не потому, что местные были хуже или трусливее, просто они ее знали и хорошо помнили, как уже лет в десять Анька-сорванец решительно отстаивала собственную самостоятельность, с мальчишками дралась… Отстояла. Привыкли. А он — нет, и сейчас, а не десять лет назад, это было совсем не обидно, вовсе даже наоборот, приятно. Она уже настроилась бить рожи, и тут вдруг — он со своими револьверами и широкой прямой спиной, и внутри что-то сладко екнуло.
Могла бы и промолчать из ответной вежливости. Могла. Но — не сдержалась.
Слишком забавно он ворчал по поводу ее штанов. Слишком заметно было, как старается быть мягче и подбирать слова, чтобы случайно не обидеть и не задеть юную эмансипированную особу в ее лице. И ведь совсем не подумал, что она, может, ближе к тем, чья военная форма не вызывала в нем протеста. Хмурился, терялся, неловко же — с приличной девушкой такое обсуждать.