Глава 14. Чрезвычайный розыск
Ох, как запаниковал и забился внутри Васенька, как шарахнуло меня в жар, а потом в озноб, как засосало под ложечкой и ниже…
Так хреново мне было только когда в наш банк нежданно-негаданно нагрянули маски-шоу, случился такой эпизод у нас в ранней истории. Вот вроде бы сделал пусть небольшую, но неплохую карьеру и вдруг бац, и все под откос. Все, что ты успел создать и считал незыблемым вдруг оказывается миражом и завтра ты вместо служебного авто поедешь в воронке и не домой на Рублевку, а в камеру. Здесь-то, конечно, никакой камеры мне не светит, как был, так и останусь великим князем, но репутация рухнет ниже плинтуса. А репутация тут очень дорого стоит, одно дело с уважаемым князем дела вести, а совсем другое — с убийцей дяди. Да не просто убийцей, мало ли князей друг друга резали и травили, не глядя на родственные отношения, а первым таким в доме Калиты, коий всегда заедино стоял.
Панику я унял нескоро, но хоть успел обдумать, что делать.
— Пошли кого к митрополиту, пусть скажут, я скоро буду, — приказал я Добрынскому. — Еще пошли на Юрьево подворье, чтобы набольший из галицких бояр, Чешок, да?
— Чешок, княже, — угрюмо кивнул Федор Константиныч.
— Скажи, чтобы Чешок тоже к митрополиту шел, не мешкая.
— К Дмитрию Юрьевичу послать надо, — напомнил боярин.
— От митрополита и пошлем.
Черт, как некстати я с дядей по третным делам спорил, вон, Добрынский зыркает опасливо. И как тут отмазываться? Начни я сейчас Москву реформировать, немедля восстанет вой, что я Юрия из-за денег и грохнул. Причем я знаю, кто будет вопить громче всех — недобитки суздальские и нижегородские, Кирдяпино отродье. Вот же семейка склочная, сколько они крови Калитичам попортили и сколько еще попортят — их же сейчас в Шую сопровадили княжить, значит, князья Шуйские от них и пойдут. Вот уж кого бы я под нож пустил…
К Герасиму я успел первым, идти-то всего ничего, крытым переходом из княжеских палат в митрополичьи и сразу потребовал меня исповедать. Митрополит уже знал о смерти Юрия и просьбе не удивился, но за полчаса выпотрошил меня до донышка. Сдал я и приступы гнева, и Липку, и радость по случаю смерти кузена Васьки, смолчал только о том кто я и откуда, жить-то хочется, и не в порубе монастырской тюрьмы, а как человеку. Так что у меня теперь епитимий на год вперед хватит, но это невеликая цена за то, что кир Герасим уверился в моей невиновности.
Тем временем подоспели Чешок с двумя галицкими боярами, лично приведший его Добрынский и Голтяй. Патрикеев, которому тут самое место, еще третьего дня уехал в Тверь.
Митрополит начал с обсуждения обряда погребения — дядю, как великого князя московского, хоронить надлежало в Архангельском соборе. Галицких, как ни странно, это удивило — они полагали увезти тело Юрия Дмитриевича в Звенигород, в любимый им Успенский на Городке собор, расписанный Рублевым.
— Дядя на Москве княжил и ему лежать здесь, иначе умаление чести всему дому Калиты.
Один из галицких глянул исподлобья и я будто прочел его мысли — «Отравил, а теперь следы заметаешь».
— Кир Герасим, дозволь крестную клятву принести.
— Зачем, сыне?
— Чтобы не было сомнений.
По знаку митрополита служка подал напрестольный крест и я торжественно поклялся, что не умышлял на дядю и что все наследство Юрия Дмитриевича передам в руки Дмитрия Шемяки. Правду говорить, как известно, легко и приятно, и моя искренность, видимо, убедила гостей. Теперь нужно убедить и весь народ, а это куда сложнее, за каждым с крестом бегать не будешь. Впрочем, есть у меня одна идея и я ее выложил: