Летнее Солнцестояние

22
18
20
22
24
26
28
30

— Отвечай, там была Ребекка или не Ребекка?

— Не знаю, возможно, это была другая самка. Не знаю, — повторил Рун.

Его Ребекка... Его ребенок... Развлекается с луговыми кротами... Мандрейк взвыл от ярости и наконец-таки произнес те слова, которых и добивался от него Рун:

— Отведи меня туда — я хочу увидеть все собственными глазами!

Но Рун даже и теперь продолжал изображать нерешительность и неуверенность.

— Кто знает, может, я ошибся и все это — глупость. Тогда шел сильный дождь — настоящий ливень. В такую погоду чувства часто подводят. Возможно, я заблуждаюсь... Поверьте, уж я-то не желаю зла Ребекке...

— Веди меня на место, — приказал Мандрейк ледяным тоном, согревшим сердце Руна.

Ночь. Спят Кеан и Ребекка. Ночь. Тяжелые шаги Мандрейка приближаются к лесной опушке. Ночь. Вверху, на черном, лишившемся своей коры, мертвом вязе, поблескивают желтые глаза совы, что сидит, обхватив когтистыми страшными лапами ветку, выискивает жертву на земле, покрытой ковром опавших листьев, — принюхивается и присматривается.

Мандрейк и Рун вышли на поверхность неподалеку от лесной опушки, за которой начинались бескрайние луга. Произошло это незадолго до рассвета, когда в лесу можно услышать только далекий писк полевки или песчанки, попавшей в лапы неясыти. В такое время крота может потревожить разве что дурное сновидение — он повернется на другой бок и вновь забудется мирным сном; лишь холодный ветер бродит в этот час по лесу, расшвыривая жухлые листья и играя с колючими плетями ежевики; лишь блеклый месяц холодно взирает на лесные поляны, степенно уходя за горизонт.

Кеан зашевелился. Он знал, что в скором времени им придется расстаться. Ребекка тут же придвинулась к нему. Мысль о том, что скоро у нее появится потомство, согревала ей сердце. Приближался рассвет. Она чувствовала беспокойство Кеана, который хотел теперь вернуться в родную систему, в свои безопасные туннели, где он мог бы увидеться со своим братцем Стоункропом.

Сколь бы сладостным ни было время, проведенное ими вместе, теперь они хотели расстаться, — рано или поздно это происходит со всеми брачующимися кротовьими парами. Ребекка вздохнула и, улыбнувшись, нежно коснулась Кеана рыльцем — она думала о кротятах, которых подарил ей ее возлюбленный; Кеан улыбнулся в ответ, представив Ребекку кормящей своих детенышей, играющей и забавляющейся с ними...

Массивный Мандрейк и Рун крались вдоль опушки, подходя все ближе и ближе к полянке, на которой находилась нора. Рун делал вид, будто он с трудом отыскивает дорогу, хотя, на деле, дорога эта была ему прекрасно известна.

— Пришли, — прошипел он.

— Где? — спросил Мандрейк.

— Там.

Рун указал лапой на вход во временную нору Ребекки, возле которой виднелись кучи свежевзрыхленной земли.

Для Ребекки и Кеана минуты, казавшиеся прежде часами, теперь обратились в мгновения — настало время расставания. С рассветом они должны были разойтись в разные стороны. Они уже стали шептать друг другу нежные слова прощания, когда вдруг раздался ужасный рев, — казалось, что в туннель, ведший на поверхность, забралась разом целая тысяча ужасных хищников. Мандрейк вспомнил рассказы Руна и, исполнившись небывалой ярости, ринулся к норе, снедаемый жаждою убийства, — он готов был разорвать в клочья всех кротов, которые оказались бы на его пути, — и самцов и самок. О, как чесались его лапы!

Едва заслышав этот ужасный рев, Кеан инстинктивно повернулся к входу и принял оборонительную позу. В нору пахнуло знакомым Ребекке запахом, и она зарыдала, объятая ужасом. Это был запах Мандрейка. Сильный, агрессивный, злобный, он вселил страх и в сердце Кеана, приготовившегося вновь отстаивать свое право на Ребекку. Правда, теперь он уже не смеялся; когда же Ребекка стала быстро рассказывать ему о Мандрейке, он оттолкнул ее в сторону, не желая отвлекаться ни на мгновение.

Сверху послышался низкий хриплый голос Мандрейка:

— Рун, ты останешься наверху. Я прикончу их сам.