Неподходящее занятие для женщины

Они уселись рядышком на скамью и молча посмотрели в створ на знакомый камень.

– Расскажите мне о матери Марка, – попросила Корделия.

– Мисс Боттли, Эвелин Боттли – так ее звали. Я была помощницей медсестры у ее матери, когда она еще не появилась на свет. Тогда был один маленький Гарри. Его убили на войне, в первом же налете на Германию. Его отец не мог с этим смириться: Гарри никто не мог заменить, такой это был весельчак. Хозяин никогда не жаловал мисс Эви, ему был нужен только его мальчик. Миссис Боттли умерла при рождении Эви, может быть, все дело было именно в этом. Говорят, так бывает, только я раньше этому не верила. Я знавала отцов, которые были совершенно без ума от таких детей – невинные создания, как можно их корить? По-моему, это была просто отговорка: мол, не люблю этого ребенка, потому что он убил свою мать.

– Да, я знаю одного отца, который тоже пользовался такой отговоркой. Но это не его вина. Мы не в силах заставить любить себя, как бы нам этого ни хотелось.

– Это очень печально, милочка, иначе было бы гораздо легче прожить в нашем мире. Но собственный ребенок! Нет, это противоестественно!

– А Эви любила отца?

– Вряд ли. Если не любишь ребенка, то никогда не добьешься любви и от него. Она никогда не могла разжалобить его, заставить его улыбнуться – такого огромного, грубого, громогласного человека, вызывавшего у дочери один страх. Будь она понахальнее, не пугалась бы его – все сложилось бы куда лучше.

– Что с ней стало дальше? Как она повстречала сэра Рональда Келлендера?

– Тогда он не был сэром Рональдом, милочка. О нет! Ронни Келлендер, сын садовника. Они жили в Харрогите. Какой у них был чудесный дом! Когда я поступила туда на службу, садовников там работало целых трое, Еще до войны, конечно. Мистер Боттли работал в Брэдфорде, занимался торговлей шерсти. Так вы спрашивали про Ронни Келлендера. Я хорошо его помню – неуживчивый такой, хоть и симпатичный парнишка, уж больно себе на уме. Мозгов ему было не занимать, что верно, то верно! Он получал стипендию в классической школе и очень неплохо учился.

– И Эвелин Боттли влюбилась в него?

– Может, и влюбилась. Кто знает, что там было между ними в молодости? Но потом разразилась война, и он уехал. Ей безумно хотелось заняться чем-нибудь полезным, поэтому ее приняли в добровольческий медицинский отряд, хотя я ума не приложу, как ей удалось пройти медкомиссию. А потом они повстречались в Лондоне, как это часто случалось во время войны, и мы узнали, что они поженились.

– Они приехали жить сюда, под Кембридж?

– Да, но только после войны. Сначала она продолжала работать медсестрой, а его послали в колонии. Ему война пошла, что называется, на пользу, хотя нам грех поминать ее добрым словом – слишком много смертей, драк, плена, побегов. Мистер Боттли мог бы им гордиться и смириться с их браком, но где там! Наверное, ему взбрело в голову, что Ронни нацелился на его денежки, а их было немало, можете не сомневаться. Может, он был и недалек от истины, только что в этом плохого? Моя матушка всегда говорила: «Не женись ради денег, но пусть невеста будет при деньгах». Нет ничего дурного, если человек ищет денег, пока он не забывает о доброте.

– А вы думаете, что доброты хватало?

– Во всяком случае, я не видела зла, да и она была от него без ума. После войны он отправился в Кембридж. Ему всегда хотелось стать ученым, и он получил субсидию как фронтовик. У нее были кое-какие деньги от отца, и они купили дом, в котором он живет по сию пору, чтобы он мог оставаться с семьей, пока будет продолжаться учеба. Конечно, дом выглядел тогда совсем не таким, как сейчас, – он его здорово перестроил. Они тогда совсем бедствовали, и миссис Эви никто не помогал, кроме меня. Иногда к ним наведывался на время сам мистер Боттли. Она до смерти боялась этих визитов, бедняжка. Он все ждал, что у него появится внук, а его не было и не было. Тем временем Келлендер окончил университет и стал учительствовать. Он хотел остаться в колледже преподавать; но у него ничего не вышло. Он все повторял, будто для этого нужны связи, но, думаю, у него просто не хватило способностей. В Харрогите мы считали его самым головастым мальчишкой во всей классической школе. Но в Кембридже хватает умников и без него.

– А потом родился Марк?

– Да, 25 апреля 1951 года, через девять лет после их женитьбы. Он родился в Италии. Мистер Боттли до того обрадовался ее беременности, что расщедрился, и они могли проводить отпуск в Тоскане. Хозяйка всегда любила Италию, поэтому, думаю, и хотела, чтобы ее ребенок родился именно там. Иначе она не поехала бы туда на последнем месяце. Я навестила ее примерно месяц спустя после возвращения и увидела самую счастливую женщину из всех, которых мне довелось знать. Что за чудесный мальчонка!

– Но почему «навестили»? Вы больше с ними не жили?

– Нет, милочка. Не жила несколько месяцев. В начале беременности она себя неважно чувствовала. Я замечала, что она напряжена и опечалена, а потом мистер Келлендер вызвал меня и сказал, будто я ее раздражаю и мне придется удалиться. Я не хотела верить этому, но когда я зашла к ней, она отгородилась от меня рукой и сказала: «Прости, няня, думаю, будет лучше, если ты от нас уйдешь».

У беременных женщин случаются странные фантазии, а ребенок был для них обоих важнее всего на свете. Я подумала, что потом она все равно, попросит меня вернуться. Так и вышло. Только я уже не жила в их доме. Я сняла в деревне комнату у начальницы почты и четыре раза в неделю ходила по утрам к миссис Эви, а остальное время – к другим женщинам в деревне. Все бы ничего, но я скучала по малышу, когда бывала без него. Во время ее беременности мы с ней больше не виделись, пока однажды не повстречались в Кембридже. Дело близилось к концу, она с трудом ходила, так велик был живот. Сначала она сделала вид, что не замечает меня, но потом передумала и перешла дорогу, чтобы поговорить со мной. «На следующей неделе мы уезжаем в Италию, – сказала она. – Разве не чудесно?» Я ответила: «Поберегитесь, милочка, иначе ребенок родится итальянцем». Она засмеялась. Казалось, ей не терпится снова оказаться на солнце.