Корделия потрясла книгу. Из нее ничего не выпало. Она пролистала книгу от первой до последней страницы – тщетно.
Она опустилась на кровать в бессильном разочаровании. Неужели она напрасно надеялась, что в молитвеннике заключено что-то важное? Неужели понастроила многообещающих догадок, вдохновившись старушечьими воспоминаниями о вполне понятном, ординарном поступке любящей матери, пожелавшей оставить сыну перед смертью свой молитвенник? Но даже если она не ошиблась, то почему записка должна оказаться на прежнем месте? Если Марк обнаружил между страницами записку от матери, то вполне мог, прочитав, уничтожить ее. Кто-то мог сделать это и вместо него. Записка, если она когда-то существовала, могла превратиться теперь в частицу пепла, возвышающегося белой горкой на каминной решетке.
Она поборола уныние. Оставалась еще одна ниточка – доктор Гледвин. После секундного размышления она опустила молитвенник к себе в сумку. На часах был почти час дня. Она достала сыр и фрукты и расположилась в саду, затем она решила вернуться в Кембридж и заглянуть в центральной библиотеке в медицинский справочник.
Меньше чем через час она нашла все, что искала. В справочнике значился всего один доктор Гледвин, который мог лечить миссис Келлендер двадцать лет назад, уже тогда разменяв восьмой десяток, – Эмлин Томас Гледвин, приобретший специальность в больнице Святого Фомы в 1904 году. Она записала его адрес: Праттс-уэй, 4, Иксуорт-роуд, Бери-Сент-Эдмундс. Тот самый Эдмундс – город, в котором, по словам Изабелль, они останавливались с Марком по пути к морю…
Выходит, день все-таки прошел не напрасно – она следовала по пятам Марка Келлендера. С трудом сдерживая нетерпение, она перешла в отдел атласов и пробежала глазами карту. Стрелка часов показывала четверть третьего. Поехав по шоссе А45 через Ньюмаркет, она сможет достичь Бери-Сент-Эдмундса уже через час. Пусть визит к доктору отнимет час, еще час – на обратный путь; значит, она вернется в коттедж к половине шестого.
Несясь по ничем не примечательной сельской местности в окрестностях Ньюмаркета, она заметила, что следом за ней движется тот самый черный фургон. До него было слишком далеко, чтобы разглядеть человека за рулем, но она поняла, что это Ланн и что он путешествует в одиночестве. Она прибавила скорость, стараясь не сокращать дистанцию, но фургон вскоре оказался ближе, чем был. Ланн вполне мог направляться в Ньюмаркет по делам сэра Рональда Келлендера, но зрелище неприятного фургона, беспрерывно маячащего в зеркале заднего вида, наводило на невеселые мысли. Корделия решила избавиться от него. Однако свернуть ей было некуда, да и местность была совершенно незнакомой. Возможность улизнуть могла представиться только в Ньюмаркете.
Главная улица города оказалась забита транспортом, особенно на перекрестках. Шанс представился только на втором светофоре. Черный фургон застрял на перекрестке в пятидесяти ярдах позади нее. Как только загорелся зеленый сигнал, она оставила остальные машины позади и свернула налево, еще раз налево, потом направо. Покрутившись по незнакомым улицам минут пять, она остановилась на очередном перекрестке и стала ждать. Черный фургон больше не преследовал ее. Видимо, ей удалось от него оторваться. Она посидела еще пять минут, а потом не торопясь вернулась на главную дорогу и влилась в поток транспорта, продвигавшегося в восточном направлении. Прошло полчаса, и она, проскочив Бери-Сент-Эдмундс, выехала на Иксуорт-роуд, где замедлила ход, чтобы не пропустить Праттс-уэй. Через пятьдесят ярдов ее взору предстал этот переулок, а в нем – цепочка из шести оштукатуренных домиков, отступивших от обочины в глубину двора. Она затормозила перед домом номер четыре, вспомнив послушную Изабелль, которой, конечно, было велено проехать подальше и не выходить из машины. Марк наверняка опасался, что белый «рено» покажется здесь подозрительным. Он был прав: появление «крошки мини» тоже вызвало интерес. В верхних окнах замаячили лица, а у соседних ворот откуда ни возьмись появилась стайка ребятишек, разглядывающих ее широко раскрытыми и ничего не выражающими глазенками.
Дом под номером четыре наводил тоску: лужайка заросла сорняками, в заборе на месте сгнивших досок зияли дыры. Краска на доме облезла, обнажив древесину, облупившаяся входная дверь пошла пузырями. Однако Корделия подметила, как сияют чистенькие окна первого этажа и какими кокетливыми занавесочками они затянуты. Миссис Гледвин была, по всей видимости, аккуратной хозяйкой, старавшейся придерживаться определенных стандартов, но слишком старой, чтобы выполнять тяжелую работу, и слишком бедной, чтобы оплачивать помощь посторонних людей. Корделия приготовилась отнестись к ней с симпатией. Но женщина, отворившая перед ней дверь, отозвавшись в конце концов на стук – звонок не действовал, – оказалась полной противоположностью ее сентиментальным ожиданиям. Под жестким взглядом недоверчивых глаз и при виде тесно сжатых, как захлопнувшаяся мышеловка, губ и тонких рук, сложенных на груди наподобие барьера, призванного оградить от контакта с чужими, от сострадания не осталось и следа. Возраст женщины угадывался с трудом. Волосы, собранные на затылке в тугой узел, почти не тронула седина, однако лицо изрезано морщинами, а жилистая шея напоминала пучок бечевок. На ней были комнатные шлепанцы и аляповатый передник.
– Меня зовут Корделия Грей. Не могла бы я поговорить с доктором Гледвином, если он дома? Речь идет о его старой пациентке.
– Дома, где же еще. В саду. Проходите.
В доме стоял отвратительный запах – спутник дряхлости, дополненный кислым духом испражнений и испорченной еды, которые не могли заглушить густые пары дезинфицирующего средства. Корделия поспешила в сад, стараясь не заглядывать в холл или на кухню, так как любопытство могло быть здесь принято за наглость.
Доктор Гледвин сидел в высоком виндзорском кресле, греясь на солнышке. Корделия никогда прежде не видела таких глубоких стариков. На нем был вязаный свитер, разбухшие ноги утопали в гигантских тапочках, колени прикрыты пестрой шалью. Кисти его рук свисали по обеим сторонам кресла, словно худым запястьям было не под силу их удержать, испещренные пятнами и ломкие, как осенние листья, дрожащие мелкой дрожью. Высокий череп с двумя-тремя седыми завитками казался по-младенчески хрупким. Глаза напоминали старые желтки, плавающие в вязкой белой массе, испещренной голубыми прожилками.
Подойдя поближе, Корделия тихонько окликнула его. Ответа не последовало. Она опустилась на колени в траву у самых его ног и заглянула ему в лицо.
– Доктор Гледвин, я хотела бы поговорить с вами об одной пациентке. Это было очень давно. Ее звали миссис Келлендер. Вы помните миссис Келлендер из Гарфорд-Хауса?
Призыв остался безответным. Корделия видела, что все попытки бесполезны. Повторять вопрос и то выглядело бы жестокостью. Миссис Гледвин встала за его спиной, словно демонстрируя изумленному миру ископаемое.
– Спрашивайте, спрашивайте! Он все помнит. Так по крайней мере он говорил мне раньше. «Я не из тех, кто ведет записи. У меня все в голове».
– Что стало с его журналами, когда он перестал практиковать? Кто-нибудь забрал их?
– Именно об этом я вам и толкую. Никаких журналов не существовало. Меня спрашивать совершенно бесполезно. То же самое я сказала тогда молодому человеку. Доктор с радостью женился на мне, когда ему понадобилась медсестра, но он не обсуждал со мной своих пациентов. Вот уж нет! Он пропивал все доходы от практики, хоть и болтал о врачебной этике.
В ее голосе звучала глубокая горечь. Корделия избегала встречаться с ней глазами. Внезапно ей показалось, что губы старика шевельнулись. Она наклонилась и уловила всего одно слово: «Холодно».
– Кажется, он пытается сказать, что ему холодно. Может быть, найдется еще одна шаль, чтобы укрыть ему плечи?
ebooksa