Распутье

– Серьезно? – я не могла поверить, что уговорила.

– Серьезно, – подтвердил он. – Но при одном условии, Лиза. Я никогда, ни при каких обстоятельствах не соглашусь на смерть Ивана Алексеевича. И эта бывшая сука ошиблась – мы сможем прижать Алаева, не хватало только повода. А ты ошиблась в том, что мы попадемся прокуратуре. Попробуем вырулить, но на большее я не подписываюсь.

Я соврала, глядя ему в глаза:

– А я тоже ему смерти не желаю! Максимум, чего хотела – посадить в тюрьму.

Мне кое-как удалось дотащить его до машины. С места тронулась тоже не сразу, вспоминая старые уроки. Коша сначала хрипел на заднем сиденье, а потом затих. И лишь отъехав на безопасное расстояние, я схватила телефон и заорала в трубку, добавив в тон истерики:

– Ваня! Нас пытались похитить, везли к Алаеву! Коша вытащил нас, но сам он плох… Вань, он без сознания!

– Ранен? – голос напряженный, но без удивления. Похоже, Иван уже был в курсе нашей пропажи и рассчитывал на подобный звонок, хотя боялся надеяться. – Где вы?

Глава 27

Иван оказался умнее всех нас вместе взятых. Уж я точно его действий не ожидала, а Ирина Михайловна ожидала подобного еще меньше. Во вмешательство Алаева он поверил без труда – слишком синхронно мы с Кошей заливали, ему и в голову не пришло, что вмешаться могло третье лицо – как никому из нас это не приходило в голову. Потому Иван объявил войну, но… неожиданно унял свою ярость и вспомнил о преследованиях Нимовского. И решил действовать медленнее, но вернее – так, чтобы самому остаться в безопасности.

Он сам пошел в прокуратуру. Человек, который до сих пор мое вмешательство считал лишним, а привлечение властей к своим проблемам – отстоем, уделом слабаков. Он сам пошел давать показания – и взамен, разумеется, потребовал свидетельской неприкосновенности, иммунитета против уголовного преследования. Понятия не имею, в чем состоял его доклад Нимовскому, но подозреваю – тот просто не мог отказаться от такого шага к сотрудничеству. Вряд ли в стенах правоохранительных органов появлялся настолько важный свидетель очень многих преступлений за последние двадцать лет – не только одной группировки, а также всех, кто в памяти всплывет. Заодно Иван этим шагом подписывался, что сам больше не прибегнет к криминальному разрешению споров, – он не просто привлекает к себе внимание, он привлекает внимание с высоко поднятой головой теперь законопослушного гражданина, полностью изменившего свои позиции. Таким маневром он загнал в тупик не только меня, Ирину Михайловну, но и самого Нимовского.

А ведь это я сделала, – понимала с ужасом. Я! Сначала спасла прокурора, потом сама же показала короткую дорожку к сотрудничеству и недооценила изменения Ивана в последнее время. Он, как оказалось, вовсе не врал по поводу кристаллизации своей биографии – он был готов. Не сейчас, правда, когда-нибудь позже, его «подтолкнул Алаев». Теперь у нас в доме появлялись следователи – они и открыли дело о похищении, Коша назвал даже каких-то двух доверенных лиц Алаева, которые якобы и участвовали в преступлении. Конечно, те будут отрицать – а какой преступник не отрицает свое участие? Они каким-то образом даже смогли объяснить незаконный ствол в бардачке Коши, благодаря которому нам и удалось сбежать. Сама я изображала шоковую истерию – для того, чтобы первым ситуацию нашего спасения описал Коша, а я после лишь подпишусь под его показаниями. Да, теперь мы ставили и подписи, полностью перейдя на официальное сотрудничество.

У меня руки тряслись от осознания: Ивана и раньше было сложно утопить, но мы сами вынудили его на такую меру, которая автоматически сделала его вообще непотопляемым! А потом постепенно доходило: не потому ли Коша и согласился так просто? У него или сразу был план, или он точно знал, что у Ивана есть план по полной трансформации и он к тому морально готов? Ирина не просчиталась только в одном – Коша никогда не предаст хозяина. Он может соврать, пойти на сделки с кем угодно, но в итоге все равно принесет своему хозяину в зубах добычу, даже если тот не подозревает, откуда улов. Какая же я тупая… Возомнила себя невесть кем, но против настоящих монстров остаюсь слабенькой девочкой.

А война шла полным ходом – ее ведь даже Алаев не ожидал, особенно в таком ключе. Нам теперь грозило многое – ото всех старых врагов Ивана, потому мне покидать дом было настрого запрещено. Охрану снова усилили до максимума, подъезды к единственной дороге к дому патрулировала полиция. Иван и эту ситуацию смог вывернуть в свою пользу – избиратели каким-то образом решили, с подачи специальных людей в интернете, что честному и отважному политику серьезно угрожают: сволочи не любят, когда из их кормушек щедро гребут на переоборудование муниципальных поликлиник! Потому его бедная семья вынуждена жить в страхе и в военной крепости, а сам он дом покидает лишь под охраной вооруженных отрядов. Прошел даже небольшой митинг в поддержку Морозова – «Единственного, кто не боится!», как было написано на плакатах. Я за голову хваталась, обозревая все больше и больше непредсказуемых последствий нашей с Ириной сделки… Мы так ему и пост президента подарим, случайно, между делом, потому что недооценивали его возможность выживать в любых условиях.

Сам Иван событиями доволен не был – он получил много бонусов, но такой дорогой, по которой в других обстоятельствах не пошел бы. Морозов терпеть не может, когда выбирают за него, и уж точно Морозов не мечтал стоять в суде на стороне обвинения. Но злость ни на ком из участников не срывал. А со мной по душам поговорить решил лишь через неделю:

– Не беспокойся, красивая моя девочка, это временно. Но у меня к тебе один маленький вопрос. Милая, почему ты оказалась в машине Коши?

Это не маленький вопрос – это главная суть всех его переживаний, пункт, который определит дальнейшее существование сразу трех человек: меня, Коши и Веры. Уверена, я стала последней, кто на этот допрос попал. Но в силу разумных причин не разговаривала с Кошей наедине, а Веру вообще ни разу не видела в доме. Кошу увозили на операцию, я слышала по обрывкам разговоров – мелкокалиберная пуля все-таки не так сильно раздробила коленную чашечку, как я опасалась, но такая травма все равно теперь будет давать о себе знать всю его жизнь. Теперь он снова в доме – тоже в рамках безопасности, тем не менее я побоялась прокрасться к нему в комнату и спросить хотя бы о самочувствии – нутром чуяла пристальное внимание даже стен.

При допросе надо смотреть в глаза и не задавать вопросы, а эмоции строго выверять:

– Не знаю, почему он так решил, – коротко пожала плечами. – Коша сам приказал садиться к нему. Предполагаю, кошачья интуиция сработала – заметил подозрительных людей или странные машины. Он ведь не знал, что собираются похитить его, а не меня, не знал в тот момент, что действует Алаев.

Это примерно то, о чем должна была заявить Вера: Коша сам так решил, причины нам с ней неизвестны. Иван несколько секунд смотрел мне в глаза, затем кивнул уже без того же напряжения во взгляде. Возможно, ответ Коши хотя бы в общих чертах совпал. И новый вопрос оказался еще неудобнее:

– А что он вообще делал возле тира?