– Не знал! – воскликнул Мухомор. – Поэт Пушкин молитвы сочинял?! И все древние сочинители… то-же?.. И никто мне… вы первая мне открыли. Вот не знал, и никто мне… Спать в шалаше по ночам не мог… все хотел выразить из себя, как хорошо!.. яблоньки цветут, а там звезды мигают… и петь хочется, и плакать, до чего хорошо!..
– Это вам молиться хочется! как сказано – «от избытка сердца уста глаголят». И звезды поют, и моря, и горы поют, и бездны отзываются… все славят Того, Кто сотворил все. Об этом поется в зачале всенощного бдения: «Вся премудростию сотворил еси…» Вы читали Псалмы?
– Псалмы?.. какие псалмы? – спросил Мухомор. – Там про это?..
– Там про все! Там «бездна духовная», матушка Мелитина говорила. «Дарочка… – говорила, – только сердцем можно познать Господа. Молитва, песнопения, духовная музыка умягчают душу и открывают пути к Нему».
– Ах, как вы говорите… это ангел поет, ангел!.. – возопил Мухомор. – Сколько мне духу придаете!.. как все проникнуто!.. А там самые ученые мне не говорили, в Петровской академии!.. почему это, а?!..
– Это вы поставили чудесные колокольчики? я никогда таких не видала.
– Глоксинии? Покойная Ольга Константиновна обожала их. В полной силе теперь, я их и выставил. Вам нравятся?..
– Это же райские цветы! Будто они поют… дремлют и тихо-тихо позванивают, будто… я слышала…
– Слышали?..
– Сердцем слышала. Вы чувствовали когда, как цветы… шепчутся будто когда очень тихо?.. будто это тишина поет… будто она живая?..
– Яблони когда цветут! – воскликнул Мухомор. – Уж спят все, а еще заря, все птички спят… тишина-а… И вот, слышу раз, цвет-то яблонный, молочко розовое… чу-уть будто поигрывает, шелесток такой, чу-уть с подзвоном! Прямо обомлел. Живое будто свой голос подает… во мне-то, слышу, поет!.. Сказал доктору Ловцову, а он мне – «в ухе у тебя звенело». Я ему сказал: я знаю, когда в ухе, а это внутри!..
– Когда большая радость… радость это поет. Я слышала сегодня утром на овсяном поле. Жаворонки пели, и будто овсы… тоже пели. Пришла, и колокольчики ваши… играют, слышу…
XII
Вещий рой
Она чувствовала себя на крыльях, спешила увидеть все. Мухомор был в мыслях. Алеша молчал. Она спросила его, почему он опять молчит, – устал показывать?
– Я?! – будто проснулся он. – На вас молиться можно… – смущенно сказал он тихо и опустил глаза.
– А вон, за сиреньками, – показал Мухомор, – Ольга Константиновна церковный сад устроила…
Даринька хотела спросить про «церковный сад», но ее отвлекла сиреневая заросль. Не только заросль, а высившаяся над ней рябина, завешенная гроздями. Толкнулось сердце в испуге, и она остановилась перед сомкнутыми сиренями.
Эта рябина над сиренями напомнила ей московский сад, то место, где недавно простилась она с Димой. Было совсем как там. Она вспомнила большую клумбу, засаженную маргаритками. Она выкапывала тогда в лоточек маргаритки, и вот, белея в деревьях кителем, нежданно явился Дима проститься с ней. Теперь, увидав рябину, она почувствовала тоску и боль. Не темная была тоска эта, и боль – не больная боль, а светлая тоска и боль-грусть.
– Совсем как тогда!.. – невольно воскликнула она, – там… клумба, в маргаритках…
ebooksa