— Придем к переправе, там видно будет.
Но взглянув в ту сторону, откуда доносился зловещий гул орудий, подумал: «А удастся ли нам добраться до реки?»
— А вообще-то, дядя Шмая, — в сердцах сказала Шифра, — отпустили бы вы меня… В армию пойду!..
— Еще что придумаешь, умница? — оборвал он ее. — А кто будет твоих коров доить, я, что ли? Отпусти лучше ты меня!.. Уж сколько раз я просился, а мне все твердят одно: «Когда нужен будешь, тебя найдут…» Вот и стал я погонщиком гурта… Государственное это дело…
— Не пустите, сама убегу! — упрямо крикнула она. — Видали, сколько девушек в пилотках и шинелях вчера проехало?
Тут и Азриель подошел с какой-то претензией, а вслед за ним остальные погонщики со своими жалобами.
Шмая-разбойник не выдержал и, обращаясь к Даниле, бросил:
— Ну, дорогой мой, слышишь, что делается? Как тебе нравится моя боевая бригада?.. — Качая головой, он посмотрел на миловидную девушку с потрескавшимися от ветра губами, с большими грустными глазами, и ему стало безумно жаль ее: — Ничего, ничего, доченька, скоро это кончится. Придем на место, сдадим в целости по акту гурт, а там уже пойдешь, если хочешь, в солдаты…
Был полдень, когда они добрались до перекрестка. Все здесь было забито повозками, машинами, гуртами. Все перемешалось. Надо было срочно очистить дорогу и дать пройти воинским колоннам. Армия отступала к Донцу, опережая беженцев, гурты. Тянулись подводы с ранеными бойцами…
Шмая и Данило стояли у обочины тракта, молча глядя на этот страшный поток. Шифра и погонщики подносили сюда бидоны с молоком, приглашая красноармейцев напиться, подавая раненым кружки теплого парного молока. Многие бойцы проходили молча, опустив голову, будто они были повинны в том, что приходится снова отступать, оставляя беззащитных людей на произвол судьбы.
Шмая-разбойник и Данило были потрясены тем, что видели теперь на этой дороге. Слишком быстро проносятся машины, слишком велика тревога. Солдаты недвусмысленно советуют побыстрее пробираться к переправе. Близко слышится грохот пушек. Не иначе, как немцы прорвались и семимильными шагами движутся по донецкой земле — к шахтам и углю. И, кажется, нет такой силы, которая остановила бы натиск фашистских полчищ…
Шифра и погонщики метались от одной санитарной повозки к другой, предлагая раненым молоко. Девушка низко надвинула на глаза косынку, чтобы не видеть изуродованных людей.
Где-то на фронте сражались сейчас ее отец, брат, жених. Может, и их везут где-то в таких повозках? Может, и они лежат так, как эти, страдают, корчатся от боли, вскрикивают, когда повозка подскакивает на выбоинах? А может, они затерялись в этом водовороте?
Да, хоть это очень страшно, хоть она боится крови, она пойдет работать в госпиталь, постарается облегчить страдальцам их боль и мучения…
Как Шмая ни старался побыстрее двигаться со своим беспокойным хозяйством, но коровы плелись, как сонные, и никакие крики, угрозы, даже удары бича на них уже не действовали. Теперь гурты гнали уже не по дорогам, а по обочинам, пропуская разрозненные воинские обозы и санитарные повозки.
А опасность с каждым часом возрастала.
Гурты Шмаи и Данилы спустились в балку, покрытую угольной пылью. Люди расположились на отдых. Хоть кто-то из командиров предупредил старших гуртовщиков, что нужно скорее добираться к переправе, но это от них не зависело. Двигаться дальше не было никаких сил, и они решили дать людям и скоту часок-другой отдохнуть, а там уже без передышки идти к переправе.
Холодный ветер, мокрый, противный, пронизывал насквозь. Шмая, собрав в дороге несколько досок, чурок, щепок, развел костер. Погонщики последовали его примеру, и тут и там загорелись в балке огни.
Шмая сидел у костра, грея озябшие руки. Рядом с ним полулежа сидел Данило Лукач, который ни на минуту не расставался со своим другом. Тут же пристроились Азриель и Шифра. Они молча смотрели на кровельщика, прислушивались к тревожному грохоту войны.
— Ничего не поделаешь, придется, видно, бросать гурты и самим кое-как добираться до переправы, — тихо проговорил Азриель. — Со стадом мы и через два дня не дойдем до реки, а немцы уже наступают нам на пятки…
ebooksa