— Ну, соседи, как вам нравится этот, с позволения сказать, мастер? — воскликнул Хацкель, буравя кровельщика злыми глазами. — Такой человек не то что на кашу, на воду для каши и то не заработает… Скоро неделя, почитай, собирается ко мне человек крышу чинить и никак до меня не доберется… Остановится где-нибудь на полпути и давай басни рассказывать… Уж я сегодня полсвета успел объездить, и в Жашкове, и в Охримове побывал, а он… Получил у меня задаток, и теперь ему хоть трава не расти… Сегодня вон как парит, не иначе, скоро дождь хлынет как из ведра, и поплыву я вместе со своей хибаркой и бебехами… Ах ты, Шмая-разбойник, нет погибели на твоего батьку!..
Тут уж бабы не выдержали. Они так напустились на Хацкеля, что чуть было не разорвали. Как он смел влезать в разговор? Кто ему позволил оскорблять доброго человека?
Балагула понял, что попал впросак, — с солдатками шутки плохи, — и, не промолвив больше ни слова, отошел в сторонку. Неровен час, набросится такая орава, забудешь, как тебя зовут.
Шмая-разбойник не без удовольствия посмотрел на притихшего балагулу и, подойдя к нему, негромко сказал:
— Ты, Хацкель, можешь ругаться, сколько душе твоей угодно — что с такого возьмешь, — только батьку моего не трогай. Отец мой никому здесь ничего плохого не сделал, честно прожил свои годы, чинил крыши людям, чтобы им тепло было, а когда призвали на фронт родину защищать, он, как многие, пошел и где-то в Порт-Артуре сложил свою голову… Пусть он спокойно лежит в своей могиле… Грешно о нем плохо говорить… Сам видишь, подошли люди, хотят услышать новости. Жалко тебе или я к тебе в рабство попал за гроши, которые ты мне платишь?
Шмая-разбойник старался сохранить спокойствие, однако чувствовалось, что он оскорблен до глубины души. Будь у него в кармане деньги, он при всем честном народе швырнул бы их в лицо Хацкелю: «Вот тебе, грубиян, гори ты вместе со своим задатком!», но старая пословица гласит: «Коль пальцев нет, фиги не покажешь», а в эту минуту наш кровельщик лишен был возможности так поступить.
Несколько приунывший кровельщик больше не произнес ни слова, взял ведро с инструментом и медленно направился к тупику, где под горой у глубокого яра прилепился «дворец» балагулы.
Подойдя к домику, такому низенькому, что козы, спускаясь с кургана, легко перепрыгивали через него, Шмая-разбойник без лестницы взобрался на ветхую крышу, помотал головой, почесал затылок: с чего тут начать, когда все давно сгнило? — но все же ударил деревянным молотком по сорванным листам жести. Пусть успокоится сердитый заказчик, работа, мол, началась.
— Взялся на мою голову этот балагула!.. Чтоб его волчихи съели!.. — улыбаясь, сказал Шмая после долгой паузы. — Видали человека? Слова не дает сказать… И откуда берутся такие?..
Кровельщик огляделся вокруг. Ого, солдатки и сюда пришли! Ему казалось, что он сегодня уже отдохнет от них, что они оставят его в покое. Но куда там! Пристраиваются на завалинках, на камнях, разбросанных по захламленному дворику балагулы, ждут новых историй. А где набрать их? Хоть беги от своих слушательниц на край света! Но, должно быть, и там живут солдатки!
Он их хорошо знает: им рассказывай или какую-нибудь страшную историю, от которой можно всласть повздыхать и даже поплакать, или смешную, про веселые приключения, чтобы можно было вдоволь посмеяться, забыть хоть на короткое время свои горести… Но, как назло, в эту минуту Шмае не приходят в голову ни печальные, ни смешные истории. Тем не менее он не теряется, напрягает память и, ловко прикрепляя ржавые клочья жести к стропилам, продолжает:
— Да, дорогие мои соседки, все, что я вам до сих пор рассказывал, бледнеет перед тем, что случилось со мной в Карпатах. Может быть, слыхали про Карпаты? Ну как вам объяснить? Эх, жаль, что вы не видали Карпат… Гора на горе, а на горе горка. Посмотришь налево — леса, посмотришь направо — леса, назад посмотришь — долина, вперед глянешь — ущелья. Вскинешь голову, а она закружится — такая вокруг красота! Хороши они, эти Карпаты, да только для буржуев и панов, что съезжаются сюда летом на дачу, жир сгонять или желудки промывать, чтобы аппетит хороший был… А для солдат, которые нагружены, как ишаки, и из сил выбиваются, карабкаясь по крутым этим горам, — удовольствие здесь, скажу вам, небольшое… Дорог нет, одни тропинки. К тому же дожди сюда бог посылает щедро. Тогда по тропинкам ни пройти, ни проехать. Ну, словом, зарылись мы с горем пополам в эти Карпаты, а неподалеку от нас — вражеские окопы.
Под вечер дело было. Вижу я, стоит на горе этакий пузатый немец или австриец, не разберешь кто. Смотрит в бинокль, видать, генерал ихний. И держит в руках флажок, верно, приказывает своим горлохватам приготовиться к бою. Как махнет флажком, они, стало быть, должны начать стрельбу из пушек и пойти на нас в атаку, выбить нас из наших нор… Без его, значит, команды никто с места двинуться не смеет. И нахальный же генерал! Стоит и смотрит в нашу сторону, мол, видали, какой я герой, не боюсь вас…
Но тут ему потребовалось, извините, сбегать туда, куда и сам царь пешком ходит… Вот и говорю я нашему ротному, который без году неделя на войне и еще пороху не нюхал:
— Смотрите, ваше благородие, эти гады что-то замышляют… Надо бы нам их перехитрить…
Взглянул на меня офицер сердито и говорит:
— Твое дело солдатское… Поставили тебя вести наблюдение за вражескими окопами, исполняй!.. И не суй свой нос, куда тебе не полагается… Кто здесь главный: я или ты?.. — сказал и в грудь себя ударил. — На гауптвахту захотел?
Рассердился я и тоже в грудь себя тычу, а там «георгий» висит, кровью заслуженный. Пусть, думаю, этот гимназистик, у которого мамино молоко на губах не обсохло, не воображает, что он пуп земли.
— Осел тоже упрям, да что толку от его упрямства? — осторожно так намекаю я ему.
Тут он уже окончательно вышел из себя.
ebooksa