— Да, это отмечено в их личных делах.
— Когда они умерли?
— Все в разное время. — Миссис Барик стала всматриваться в свои пометки на листе со списком. Рядом с тремя фамилиями стояли маленькие крестики. — Мистер Ноулс — в 1970-м, мистер Флетчер — в 1982-м и мистер Уорд — в 1973 году.
— Надо же, все такие молодые, — заметил я. — В документах сказано, от чего они умерли?
— Увы, нет.
— Да, и в самом деле печальные новости. — Я начал размышлять вслух. — Интересно, что с ними случилось?
— Одному Богу известно, — вздохнула миссис Барик. — Впрочем, что бы с ними ни произошло, для вас это теперь не имеет значения, верно?
Когда я собрался уходить, секретарша сказала, что сейчас она проверит автоответчик: вдруг Левенсон перезвонил. Он действительно звонил, очевидно, как раз в те минуты, когда я говорил с Лавинией. Он сказал, что, по всей вероятности, мало чем сможет помочь, и предложил встретиться у церкви через двадцать минут.
Адриану Левенсону было под шестьдесят, но он отличался могучим телосложением. Высокий, ростом не менее шести футов двух дюймов, широкоплечий, он выглядел именно тем, кем был — бывшим регбистом, переквалифицировавшимся в преподавателя физкультуры. Он и теперь еще был поразительно хорош собой. Обветренное морщинистое лицо, чуть приплюснутый нос, который, вероятно, он ломал несколько раз, непроницаемые темные глаза, густые серебристо-седые волосы. Когда мы здоровались, я заметил, что его ладони почти вдвое больше моих. От его рукопожатия у меня едва не занемели пальцы.
— Здравствуйте, мистер…
— Вудс. Адам Вудс.
— Точно. Рад познакомиться. Меня зовут Адриан.
Внешне он выглядел дружелюбным, но я чувствовал, что громила, которого описывал Крис в своем дневнике, может проявить себя в любую минуту. С ним нужно держать ухо востро, подумал я.
— Как видите, — начал он, показывая на свои спортивные штаны, которые были заляпаны грязью, — большую часть времени я провожу на открытом воздухе. Всегда так было. Занятия в помещении меня мало привлекают. Так что я стараюсь бывать под крышей как можно меньше.
— Было бы любопытно услышать ваши суждения. Я пытаюсь опросить как можно больше людей, имеющих самые разные мнения.
— А для чего вам это, говорите?
— Я пишу диссертацию по истории искусства. О выставленных для обозрения коллекциях…
— Боюсь, это выше моего понимания, — сказал Левенсон, вытирая мокрый нос тыльной стороной ладони. — Моя стихия — спортивные игры. Причем любые: футбол, регби, крикет, даже лапта с малышами. Во все люблю играть. А вы спортом занимаетесь?
Когда я сказал, что не занимаюсь, на лице Левенсона отразилось разочарование, будто я не оправдал его ожиданий.
— Впрочем, это неважно. Так что вы от меня хотите?