Сейчас важно было отбить атаку тех вот собравшихся внизу французов. Колонна, намного больше первой, тронулась с места, подгоняемая барабанным боем. Французы кричали, ободряя друг друга и, возможно, находя дополнительное мужество в том факте, что британские пушки не могли достать их с другого берега. Но тут, к радости британцев, выпущенный из гаубицы снаряд взорвался прямо перед центром колонны. Артиллеристы били вслепую, наугад, перебрасывая снаряды через семинарию, однако делали это настолько хорошо, что после первого же выстрела восторги французов приутихли.
– Бьем только из винтовок! – предупредил Шарп. – Стрелять без команды. Хэгмэн! Видишь того верзилу с саблей?
– Вижу, сэр.
Хэгмэн слегка переменил положение, прицелившись в высокого офицера, гордо вышагивающего впереди и, похоже, совсем не думающего о том, какую отличную мишень он собой представляет.
– Не забывайте про лестницы, – напомнил Шарп остальным и, шагнув к парапету, поставил ногу на карниз, поднял штуцер и прицелился в солдата с лестницей.
Целился он в голову с таким расчетом, что пуля попадет в живот или пах. Ветер бил в лицо и отклонить пулю не мог. Шарп выстрелил, и дым мгновенно застелил глаза. Сразу за ним выстрелил Хэгмэн, а потом открыли огонь и остальные. Мушкеты пока молчали. Шарп прошел влево, туда, где дыма было меньше, и сразу увидел, что высокого офицера с саблей уже нет, как нет вообще никого, кому было суждено попасть под пулю. Колонна прошла по раненым и убитым. И только брошенную лестницу подхватил кто-то из третьей или четвертой шеренги. Он опустил руку в сумку, нашел патрон и начал перезаряжать.
Шарп не смотрел на винтовку. Пальцы сами делали то, что нужно, то, что они делали тысячи раз. Перезарядить штуцер он мог бы и с закрытыми глазами, и во сне. В саду ударил первый мушкет. И тут же затрещали остальные – стреляли и через бойницы внизу, и из окон, и с крыши. Семинарию снова заволокло дымом. Над головой прошелестел снаряд, да так низко, что Шарп невольно пригнулся. Грохнул взрыв. Начинка из мушкетных шариков и пуль хлестнула по шеренгам. В семинарии, под защитой каменных стен, собралось к тому времени около тысячи человек, и все они видели перед собой открытую цель, не попасть в которую было труднее, чем попасть. Шарп выстрелил еще раз и прошелся за спинами своих стрелков. Слэттери требовался новый кремень – он его получил. У Додда лопнула пружина – Шарп выдал ему винтовку Уильямсона, которую после ухода из Вилья-Реал-де-Жедеш носил Харпер. Неприятельские барабаны звучали все ближе, и первые французские пули застучали по стенам семинарии. Шарп зарядил винтовку.
– Палят наугад! – крикнул он. – Не спешить! Выбирать цели!
Последнее было не так-то легко из-за повисшего над склоном дыма. Потом налетевший ветерок разорвал завесу, и в просветах показались синие мундиры. Французы были так близко, что Шарп различал их лица. Он выбрал ветерана с длинными усами, спустил курок, но из-за дыма не увидел, попал в усача или нет.
Битва грохотала. Не утихая трещали мушкеты, тяжело ухали барабаны, громко рвались над головой снаряды, а снизу доносились крики боли и отчаяния. За спиной у Харпера упал с пробитой головой красномундирник, и кровь все шла и шла, собираясь в лужицу, пока сержант не оттащил раненого от парапета, оставив за ним красный след. Где-то далеко, наверное на южном берегу, оркестр заиграл марш, и Шарп поймал себя на том, что отбивает ритм прикладом. Неподалеку ударился о стену шомпол, – наверное, какой-то новичок запаниковал и поспешил спустить курок, позабыв вытащить его из дула. Шарп вспомнил, как во Фландрии, в его первом бою, у одного парня произошла осечка, а он продолжал перезаряжать и спускать курок, и когда потом мушкет разобрали, то обнаружили в стволе целых шестнадцать зарядов. Как же звали того парня? Кажется, он был из Норфолка, хотя и оказался в Йоркширском полку. Имя вертелось на языке, но не давалось, и Шарпа это раздражало. Пуля шмыгнула над ухом, другая расплющилась о парапет. Внизу, в саду, португальцы не целились, а просто просовывали мушкет в амбразуру, спускали курок и уступали место другому. Появились в саду и зеленые куртки – похоже, рота из 60-го, приданного бригаде Хилла. Чем палить впустую через бойницы, подумал Шарп, залезли б лучше на крышу, толку б было больше. Одинокое деревцо тряслось от пуль, словно под ураганом; ни одного листочка на нем не осталось, и голые ветки постоянно дергались.
Зарядив винтовку, Шарп увидел у садовой стены группку солдат в синих мундирах и выстрелил в них. Воздух наполнился свистом пуль. Черт бы их побрал, почему они не отступают? Несколько смельчаков-французов попытались прорваться к большим воротам, но их заметили артиллеристы с южного берега – ударила пушка, грохнул снаряд, на оштукатуренную стену щедро плеснуло красным. Стрелки морщились, загоняя пули в забитые пороховым нагаром стволы. Времени хватало только на то, чтобы заряжать и стрелять. Французы поступали точно так же. Сумасшедшая дуэль затягивалась, и, глядя поверх дыма за долину, Шарп видел движущуюся из города лавину синей пехоты.
Двое парней таскали на крышу ящики с боеприпасами.
– Свежий свинец! – кричали они на манер лондонских уличных торговцев. – Кому свежий свинец? Свежий порох!
Один из адъютантов Хилла выставлял на парапет фляжки с водой; сам генерал стоял рядом с красномундирниками, чтобы все видели – он не уклоняется от опасности. Перехватив взгляд Шарпа, генерал состроил гримасу, словно показывая, что работа оказалась не такой уж простой.
На крыше становилось тесно. Вместе с другими поднялась и стрелковая рота 60-го, командир которой, должно быть, понял, что его ребятам не место во дворе. Дружески кивнув Шарпу, он расставил своих людей вдоль парапета. Огневая мощь обороняющихся возросла, тем не менее французы все так же упрямо давили и давили, словно рассчитывая пробить камень мушкетным огнем. Им даже удалось бросить лестницы на садовую стену, но смельчаки замешкались наверху – их схватили, стащили и забили до смерти прикладами. Семь мертвых красномундирников лежали на дорожке со скрюченными руками и застывающей и чернеющей кровью на ранах, и еще больше убитых британцев было в коридорах семинарии, куда их переносили от окон, по которым палили отчаявшиеся французы.
Новая колонна поднималась по склону по следам первой, но хотя выглядела она весьма воинственно, на самом деле ее появление, о чем не догадывались обороняющиеся, было проявлением слабости французов. Испытывая нехватку сил, Сульт бросил в наступление всю имевшуюся в городе пехоту, и горожане, впервые с конца марта ощутившие свободу, устремились к реке и стали вытаскивать арестованные неприятелем лодки. Небольшая флотилия крошечных суденышек уже пересекала реку поблизости от взорванного понтонного моста, держа курс на Вилья-Нова-де-Гайя, где их подкарауливала бригада гвардейской пехоты.
Гвардейцев не ждал никто, ни Сульт, ни красномундирники, и когда они появились у восточной окраины города – это стало сюрпризом для всех. К этому времени вторая колонна достигла середины смертоносного склона, и по ней били все – с крыши, из окон, со стен. Такой же шум Шарп слышал при Трафальгаре, где едва не оглох от грома корабельных орудий. Здесь звуки были другие – пронзительные, режущие, свистящие, – и, сливаясь вместе, они напоминали один долгий, непрерывный, истошный крик. Верхняя часть склона пропиталась кровью, и выжившие французы прятались от пуль за телами своих убитых товарищей. Барабанщики еще пытались вдохнуть жизнь в захлебнувшееся наступление, но тут французский сержант предостерегающе закричал и вытянул руку. Дым рассеялся, и французы увидели наступающую им во фланг через долину гвардейскую бригаду.
Увидели и… побежали. Эти люди храбро сражались, наступая с мушкетами против каменных стен, а теперь вдруг запаниковали, забыли о дисциплине и рванули к дороге на Амаранте. Другие, кавалеристы и артиллеристы в том числе, бежали из верхней части города, спасаясь от красномундирников и жаждущих мести горожан. Последние рыскали по улицам и переулкам, нападая на раненых и отставших с ножами и дубинками.
Крики и вопли наполнили улицы Порто, зато в семинарии наступила непривычная тишина.
– За ними! – крикнул, сложив руки, генерал Хилл. – За ними! Не отпускать! Добить!
ebooksa