«Странный ты, герой, слюной не брызжешь, на стены не бросаешься, меня смущаешь, веришь, я даже готов покраснеть. Что делать с тобой?»
«Отпусти».
«Интересная мысль, но никак не можно. Вон верёвки, связывайте друг друга… иначе сеть скинем».
«Послушай» — не унимаюсь я, — «у тебя есть женщина, такая же красивая как ты, с такой же рожей? Вижу есть. Подумай на досуге, а ведь и она дышит, нашим с тобой, воздухом. Надеюсь для тебя не секрет, воздух на Земле скоро начнут менять. Как же твои, будущие жабята, смогут дышать? Давай союз заключим?»
У гоблина глаза наливаются непонятной синевой: «Не в тему говоришь» — пускает он рассеянную мысль. «Лучше скажи, какой я мерзкий, противный и что мордой не вышел. Вяжите себя верёвками, и не пытайся меня больше вербовать».
А я не унимаюсь: «Конечно, ты не человек, нас не любишь».
«Почему не люблю?» — чудовище демонстративно облизывается раздвоенным языком. «Люблю».
«Вот об этом, я где-то и говорю. Ведь так приятно драться с нами, на свежем воздухе, глядишь, и царство себе отгрохаешь — жабье государство. Перспектив — целое море, герои на поклон станут ходить».
«Связывайте себя, иначе сеть сбросим!» — флегматично произносит господин Бросс. Но я понял, дрогнуло его безобразное сердце и в конвульсиях забилось. Программа запущена, теперь будем ждать результатов.
Больше давить на психику не стал, иногда это может привести к отрицательным результатам, подчинился, верёвками себя связали.
Дверь открылась, долговязые, бесцеремонно выволокли нас от туда. Грайя заартачилась, но сопротивление жёстко сломили ударом в рассечённую губу. Семён взревел, словно пещерный медведь, но и ему врезают под дых, но сероглазый богатырь лишь сплюнул и даже дыхание не сбилось. С трудом сдерживаюсь, бросаю взгляд на идущего рядом гоблина. Он улыбается, доброжелательно смотрит на меня и демонстративно облизывается раздвоенным языком.
«Скажи своим шестёркам, чтоб не зарывались» — я впиваюсь взглядом в тёмные глаза господина Бросса.
Гоблин анализирует мою мысль, понимает значение, безобразно усмехается: «Никак не могу, часть ритуала — это прелюдия, пытки будут впереди. И, вообще, зачем о них беспокоишься, судьба их предрешена, а если быстрее издохнут, меньше страдать будут».
«Как ты заметил, беспокоюсь и не только о них… и о тебе тоже, хоть ты и безобразный, как раздавленная консервная банка, мы с тобой в одной лодке, мы на Земле. Поэтому мы обречены, по крайней мере, в данной ситуации, стать союзниками… а как сообща расправимся с химерами, можно с удовольствием подраться друг с другом. Ты ведь воин, а не надзиратель, для тебя каждый бой интереснее, чем возня с заключёнными. Я прав?».
«Допустим, понятие о красоте, спорный вопрос. Для меня, вы как омерзительные, голые червяки. Мы же в теле, всё при нас» — вновь сажает меня в лужу гадкая тварь. С удивлением замечаю, он не обделён чувством такта, не оскорбляет, просто выполняет свою работу. Чудовище продолжает: «За меня не надо беспокоиться, лучше о своей душе подумай, она ведь у тебя одна» — но всё, же господин Бросс рявкает на своих слуг, когда они вновь пытаются бить по лицу Грайю. Я удовлетворённо замыкаюсь, программа начинает работать.
Спускаемся на дно карьера. Озерцо оказалось не таким маленьким, каким его видели сверху. В воде валяются брошенные монолитные блоки, у одного из них покачивается, вполне приличное парусное судно. На блоке выбиты ступени и навешаны перила.
На корабле суета. Полуголые матросы, как юркие ящерицы, шныряют по реям, готовят судно к отплытию. Старший состав явственно выделяется среди них гордыми осанками, своей одеждой — не пёстрой, но великолепного покроя.
Мы поднимаемся на борт, ощущаем множество любопытных глаз. Бледные как смерть матросы откровенно пялятся, офицеры, украдкой кидают взгляды, мы для них, необычные персоны.
Нас грубо толкают на палубу. В сопровождении конвоиров идём между бухт канатов, клеток с рептилиями, ящиков, бочек пахнувших бражкой и какой-то кислятиной. Открывают трюм и нас бесцеремонно спихивают вниз. Падаем, едва на ломаем конечности. Крышка с грохотом закрывается, и без того тусклый свет, сменяется кромешной тьмой.
— Никита Васильевич, что делать будем? — голос друга наполнен тревогой, но нет и следа паники.