Китти привезла урну с прахом мужа в Хоукснест-Бей. В штормовой, дождливый день она, Тони и двое друзей с острова, Джон Грин и его теща Эрва Клэр Денхэм, вышли на моторке к крохотному островку Карвал-Рок напротив пляжного коттеджа. Когда лодка достигла промежутка между Карвал-Рок, Конго-Кэй и Лованго-Кэй, Джон Грин выключил мотор. Глубина в этом месте достигала двадцати метров. Никто не произнес ни слова. Вместо того чтобы высыпать пепел в море, Китти опустила за борт всю урну. Та пошла на дно не сразу, и лодка в полном молчании кружила вокруг пляшущей на волнах урны, пока она не скрылась в неспокойной морской пучине. Китти объяснила, что они с Робертом заранее обсудили процесс погребения и «он хотел быть в этом месте».
Эпилог. «Второго такого, как Роберт, никогда не будет»
Через год или два после смерти Оппи Китти стала жить с Бобом Сербером, близким другом и бывшим учеником покойного мужа. Когда одна из подруг оговорилась, назвав Сербера Робертом, Китти резко одернула ее: «Не зови его Робертом. Второго такого, как Роберт, никогда не будет». В 1972 году Китти купила прекрасный кеч из тика длиной шестнадцать метров под названием «Moonraker». Одно значение этого слова – мунсель, верхний парус крупного парусника. Другое – «чудило», человек, у которого не все дома. В мае 1972 года Китти убедила Сербера отправиться с ней в кругосветное путешествие. Они не успели далеко уплыть. У побережья Колумбии Китти стало так плохо, что Сербер повернул назад – в Панаму. Китти умерла от эмболии 27 октября 1972 года в армейском госпитале имени Уильяма К. Горгаса в столице Панамы. Ее пепел был высыпан в воду в том же месте у Карвал-Рок близ острова Сент-Джон, где на дне моря нашли покой останки Роберта.
В 1959 году после десятилетней опалы Фрэнк Оппенгеймер вернулся на работу преподавателем на факультет физики университета Колорадо. В 1965 году он получил престижный грант Фонда Гуггенхайма для исследования пузырьковой камеры в Университетском колледже Лондона. Фрэнк и Джеки прожили год в Европе и посетили ряд музеев науки. Наибольшее впечатление на них произвел Дворец открытий, где научные концепции были представлены наглядными моделями. Вернувшись в Америку, он и Джеки начали строить планы по созданию музея науки, в котором взрослые и дети могли бы «пощупать» физику, химию и другие научные дисциплины. Идея прижилась, и в августе 1969 года с помощью грантов различных организаций Фрэнк и Джеки открыли «Эксплораториум» на территории восстановленного Дворца изящных искусств Сан-Франциско, величественного, построенного в 1915 году выставочного павильона. «Эксплораториум» быстро превратился в витрину «музейного движения широкого участия», а Фрэнк стал директором музея. Джеки и сын Майкл работали в тесной связке с Фрэнком. Музей стал семейным предприятием и, возможно, самым интересным педагогическим музеем науки.
Роберт был бы горд за брата. Все знания в науке, искусстве и политике, которые они оба накопили за свою жизнь, нашли свое место в «Эксплораториуме». «Весь смысл “Эксплораториума” состоит в том, – говорил Фрэнк, – чтобы люди поверили в свою способность понять окружающий мир. Многие отчаялись понять суть вещей и, махнув рукой на физический мир, отказались и от понимания общества и политики. Если мы перестанем стремиться к понимаю сути вещей, мы все пойдем на дно». Несмотря на то что Фрэнк управлял «Эксплораториумом» до самой смерти в 1985 году как «доброжелательный диктатор», музей всегда преследовал эгалитарную цель – «чтобы знания человечества перестали быть инструментом власти… в интересах немногих, но стали источником силы и удовольствия для всех».
Питер Оппенгеймер переселился в Нью-Мексико и жил в отцовской бревенчатой хижине «Перро Калиенте» с видом на горы Сангре-де-Кристо. Он вырастил трех детей. После двух разводов Питер наконец обосновался в Санта-Фе, зарабатывая на жизнь наемным рабочим и плотником. Питер никогда не хвастал семейной связью с отцом атомной бомбы, даже когда временами выполнял роль эколога-активиста и ходил по домам, агитируя против складирования в окрестностях ядерных отходов.
После смерти отца Тони потеряла твердую почву под ногами. «Тони всегда считала себя ниже Китти, – вспоминал Сербер. – Китти настолько контролировала жизнь дочери, что Тони так и не обрела независимость». Волевая мать настояла, чтобы Тони поступила в магистратуру, однако через некоторое время она бросила учебу. Тони жила в маленькой квартире в Нью-Йорке, но близких друзей у нее почти не было. В конце концов она переехала в заднюю комнату большой квартиры Серберов на Риверсайд-драйв. Знание иностранных языков помогло ей найти в 1969 году работу переводчицы в ООН. «Она была способна без малейших затруднений переключаться с одного языка на другой, – вспоминала Сабра Эриксон. – Но так или иначе всякий раз получала пощечину». Должность требовала оформления секретного допуска. ФБР устроило настоящее оперативное расследование и вытащило на белый свет все старые обвинения против ее отца. В допуске ей отказали, что, вероятно, нанесло чувствительному самолюбию Тони болезненный удар.
В итоге Тони смирилась и вернулась на Сент-Джон. «Оставшись на Сент-Джоне, она совершила ошибку, – считал Сербер. – Ведь там всего так мало. Ей, по правде говоря, не с кем было перекинуться словом… не с кем ее возраста». Тони дважды выходила замуж и дважды разводилась, так и не найдя длительного счастья. После того как ФБР лишило ее желанной карьеры, она так и не обрела твердой почвы под ногами.
После второго развода Тони подружилась с новой жительницей острова Джун Кэтрин Барлас, которая на восемь лет была старше ее. «Об отце она отзывалась исключительно с любовью», – говорила Барлас. Тони часто пользовалась подаренным отцом зажимом для волос и очень расстраивалась, когда он терялся. Она избегала разговоров о слушании 1954 года, лишь иногда повторяя, что «эти люди уничтожили ее отца».
Однако в ее отношении к родителям явно сохранялись проблемы. Одно время Тони посещала психиатра на острове Сент-Томас и призналась своей подруге Инге Хииливирта, что это помогло ей разобраться в «своей обиде на родителей за то, как те относились к ней в детстве». Тони страдала от приступов депрессии. Однажды, решив утопиться, она поплыла с пляжа в направлении Карвал-Рок, где на дне моря покоилась урна с прахом Роберта. Тони заплывала все дальше в океан, но потом, как призналась подруге, почувствовала себя лучше и повернула обратно.
В воскресный вечер в январе 1977 года Тони повесилась в коттедже, построенном Робертом на пляже Хоукснест-Бей. Самоубийство было продумано заранее. На кровати Тони оставила расписку на 10 000 долларов и завещание, оставляющее дом «людям Сент-Джона». «Ее все любили, – сказала Барлас, – но она этого не знала». На похороны явились сотни человек – так много, что маленькая церковь в Круз-Бей не смогла всех вместить.
Коттеджа у гавани Хоукснест-Бей больше нет – его снесло ураганом. Вместо дома на пляже, который теперь носит имя Оппенгеймера, построили общественный центр.
От автора – выражение благодарности
«Долгая дорога с Оппи»
Мартин Дж. ШервинРоберт Оппенгеймер был великолепным наездником, и поэтому нет ничего странного в том, что летом 1979 года я решил несколько расширить область применения Sitzfleisch (усидчивости) с классной комнаты до седла, начав изучение биографии Роберта верхом на лошади. Мое путешествие стартовало на ранчо «Лос-Пиньос» в десяти милях от городка Коулз, штат Нью-Мексико, из которого в 1922 году Оппи отправился в первую верховую поездку по прекрасным горам Сангре-де-Кристо. Я десятки лет не сидел в седле, и, мягко говоря, перспектива долгой дороги – в прямом и переносном смысле – внушала мне страх. Целью моего путешествия, находившейся от «Лос-Пиньос» в нескольких часах конного пути, ведущего через вершину Грасс-Маунтин высотой 3000 метров, было «ранчо Оппенгеймера» под названием «Перро Калиенте», утлая хижина на участке в 154 акра, расположенная на живописном горном склоне, которую Оппи арендовал в 1930-х годах и выкупил в 1947 году.
Нашим проводником и краеведом был владелец «Лос-Пиньос» Билл Максуини. Среди прочего он рассказал нам (со мной были моя жена и дети) о трагической гибели в 1961 году знакомой Оппи, бывшей владелицы ранчо Кэтрин Чавес Пейдж во время ограбления ее дома в Санта-Фе. Оппи впервые повстречался с Кэтрин во время первой поездки в Нью-Мексико, его юношеское влечение к ней еще не раз побуждало его возвращаться в эти живописные места. Купив ранчо, Роберт каждое лето арендовал у Кэтрин нескольких лошадей – для себя, младшего брата Фрэнка (а после 1940 года – своей жены Китти) и целой вереницы гостей, главным образом физиков, которым прежде никогда не приходилось сидеть на более своевольном транспортном средстве, чем велосипед.
Моя поездка преследовала две цели. Первая – хоть немного причаститься к впечатлениям Оппи от радости и свободы путешествия в седле по чудесным диким местам, которыми он часто делился с друзьями. Вторая – поговорить с его сыном Питером, живущим в принадлежащем Оппенгеймерам деревянном домике. Пока я помогал ему строить загон, мы целый час говорили о семье и жизни Питера. Такое начало не забудешь.
За несколько месяцев до этого я подписал контракт с издателем Альфредом А. Кнопфом на биографию физика Роберта Оппенгеймера, основателя передовой американской школы теоретической физики 1930-х годов, бывшего политического активиста, «отца атомной бомбы», выдающегося государственного советника, директора Института перспективных исследований, общественного деятеля и наиболее известной жертвы маккартизма. Я заверил редактора Ангуса Кэмерона, одного из тех, кому посвящена эта книга, что закончу рукопись за четыре-пять лет.
Следующие шесть лет я путешествовал по стране и за рубеж, знакомясь по цепочке со все новыми свидетелями, и проводил новые и новые интервью с людьми, лично знавшими Оппенгеймера, – их было больше, чем я мог вообразить. Я посетил дюжины архивов и библиотек, собрал десятки тысяч писем, записок и государственных документов – 10 000 страниц только в архивах ФБР – и в конце концов сделал вывод, что изучение биографии Роберта Оппенгеймера не может ограничиваться лишь его жизнью. История его жизни со всеми ее общественными аспектами и результатами была намного сложнее и проливала неизмеримо больше света на Америку тех дней, чем я и Ангус могли предположить. Неоднозначность, глубина и широкий резонанс положения Оппенгеймера проявились в том, что его жизненный путь обрел новое дыхание в виде книг, кинофильмов, пьес, статей и даже оперы («Доктор Атом»). Эти произведения еще четче оттиснули тень, отбрасываемую Оппенгеймером, на страницах американской и мировой истории.
За двадцать пять лет, минувших с того дня, как я отправился верхом к «Перро Калиенте», работа над биографией Оппенгеймера открыла мне глаза на многогранность его жизни. Путешествие иногда протекало трудно, однако неизменно будоражило мой ум. Пять лет назад мой друг Кай Берд закончил «Цвет истины», объединенную биографию Макджорджа и Уильяма Банди, и я пригласил его присоединиться ко мне. Оппенгеймера хватало на нас обоих, и работу легче было завершить с партнером. Вдвоем мы довели до конца путешествие, которое оказалось очень долгим.