Севастополист

Спать было очень сладко – то, что не мог себе позволить уровнем ниже, я с лихвой получал здесь. Я слышал голоса своих недалеких и друзей, слышал голоса случайных людей, встречавшихся мне в жизни и совсем незнакомых. Я слышал Алупку с Алуштой из Планиверсума и девушек с вишнями из кинозалов, слышал отпросов и заводил Майнд Дамна, слышал хозяев залов и праздных гуляк Супермассивного холла, отчаявшихся завсегдатаев Хрусталки, отдыхающих S-Порта, речи Ялты и, конечно, моих дорогих Тори, Керчь, Инкермана, Фе… Но и другие, не сыгравшие в моей жизни совсем никакой роли люди – случайные прохожие на улицах города, соседи из других дворов, колесисты из Башни, – все они говорили что-то, и их голоса собирались в сплошной поток, выливавшийся на меня. Будто все голоса мира стремились в мое сознание, в сон, будто здесь была Точка их сборки. Почему я всех их слышал?

Но полотно сна разрывалось, и я уже был везде и нигде, всем и никем, я спал и был сном, я просыпался и становился реальностью. Все голоса слились в единый гул, и меня закрутило, подняло над тем, что казалось твердью, и стремительно понесло вверх, над миром. Передо мною, как бабочки, кружились тысячи жизней, и я всматривался в каждую и видел в ней себя. И звучал поверх всего невыносимо громкий голос Кучерявого:

– Тебе осталось только принять Истину, сделать последний шаг до нее, для которого ты здесь.

Открыв глаза, я понял, что чувствую себя идеально – как будто только что вышел в мир. Встал, готовый идти – пускай и всю оставшуюся жизнь, без отдыхов и перевалов, столько было во мне сил! Передо мною стоял человек в капюшоне, с седыми кудрявыми волосами, и я внезапно понял, какой он морщинистый и старый, должно быть, изрядно поживший. И это от него я убегал? На него не мог найти управы? Его боялся до дрожи в коленях, до потери пульса и речи?

– Принять? – переспросил я. – Сделать? А что, если мне здесь не нравится?

– О чем ты? – Кучерявый выглядел озадаченно.

– О том, что не нужно заговаривать мне зубы, пока сплю. Убеди меня наяву – когда я стою перед тобой.

– Вообще-то я молчал, – пожал плечами Кучерявый.

Мне снова стало неловко, и опять пробуждалась злость – ну почему, в конце концов, я испытываю стыд и трепет? Что, кроме ненависти, заслужил этот человек?

Но, подумав это, понял: нет во мне никакой ненависти. Она была, но осталась по ту сторону сна, и теперь я стоял напротив этого казавшегося жутко утомленным человека и просто не знал, что думать, что делать. Что чувствовать.

– Скажи для начала, – обратился я к нему. – Зачем нужна была эта охота?

Кучерявый посмотрел на меня, и я увидел лицо самого мирного человека на свете.

– Пойдем! – предложил он. – Наши ветшайшие предки – то есть настолько ветхие, что были ветхими еще для тех, кого называем ветхими мы – очень почитали такой формат: неспешные прогулки и беседы. Нам есть о чем поговорить, – сказал он не без удовольствия. – Сюда заносит всяких, но ты стойкий и пытливый, тебя интересует суть вещей, я бы сказал – Истина.

Кучерявый сделал несколько шагов, но не в сторону проема, а туда, откуда я пришел, – к постаменту. Только мы отправились другой тропинкой, огибая его с противоположного края.

– А что в арках? – удивленно спросил я. – Ведь мне казалось, что если цель – то нужно идти вперед, а не возвращаться. Тем более туда, где целью и не пахнет, а пахнет одной лишь сыростью.

Он рассмеялся, но медленно и задумчиво.

– Ты все увидишь, – сказал он. – Просто следуй за мной.

Когда мы подошли, я заметил, что с этой стороны постамента картина заметно отличалась. Нет, сам постамент был тем же самым, и даже углубления-воронки, наверное, были того же диаметра, но дело не в них. Вдоль постамента росли странные деревья, само появление которых в Башне казалось невероятным, но еще невероятнее было то, как эти деревья выглядели.

Из обыкновенной земли, утрамбованной под нашими ногами, росли обыкновенные крепкие стволы, и они делились на ветки – крупные и помельче, как и положено всем деревьям. Странность начиналась дальше: вместо зеленых живых листьев на деревьях росли непонятные металлические пластины, имитирующие их. Листья сверкали – по ним непрерывно шел ток, он же заставлял их шевелиться. Я бы сказал, что электрические листья крепились к веткам, но это было не так: они именно что росли, являясь неотделимым фрагментом дерева. Я удивленно рассматривал их, пытаясь обнаружить подвох. Но так и не обнаружил.

Здесь был небольшой парк – как и полагалось уровню, в черном и синем тонах. Деревья треском своих шевелящихся листьев словно приглашали пройтись по нему: аллейка уводила вдаль, в какую-то совсем кромешную темноту.