Исчерпав весь мешок «научности», он стал опустошать другой — с «сожалениями».
— Могу я ее видеть?
— Сестра, проводите.
У меня было ощущение, будто я попал в замок призраков. Шли мы нескончаемо долго. Я смотрел на серые каменные плиты пола и считал шаги.
Наконец женщина остановилась, с трудом выудила из большой связки ключ, отперла массивную железную дверь, толкнула ее плечом.
В лицо мне ударил спертый воздух. Я поневоле отшатнулся.
Комната была тесная, узкая, но очень высокая. Сквозь матовое окошко в потолке струился молочно-белый сноп света. В воздухе стыла каменная тишина могильного склепа.
В углу на маленькой больничной кушетке лежал кто-то, прикрытый белой простыней.
А прямо передо мной в ночной рубашке лежала моя жена, сложив на груди руки и закрыв глаза.
Мне вдруг показалось, что кто-то зло подшутил надо мной.
Я положил руку ей на лоб, на грудь. Кожа была мягкой и прохладной, прохлада эта, казалось, прилипла к моей руке навсегда. И с ней я уже никогда не расстанусь.
— Sie ist gestorben?[3] — спросил я монашку на ее языке.
(По-видимому, в глубине души я все еще сомневался в компетентности доктора.)
— К несчастью, мертва…
Если бы я не поседел, я бы сказал: время остановилось. То же небо, те же плакучие ивы окружают наш дом и двор.
На днях у меня побывала молодая вдова, речь ее была вкрадчивой, как кошачья поступь. Она собирала пожертвования для бедных. Я отправил ее в кассу, выделив такую сумму, что она ушла в ужасе. Оставьте вы меня в покое!
И еще один друг! Жынтицэ, профессор, у него незамужняя сестра, старая дева; он спросил меня, когда же я наконец покончу с трауром? Битый час толковал мне про дурное воздействие одиночества. Посоветовал бывать почаще на людях, особенно у него.
Я от души поблагодарил.
Мне нравится бродить по бескрайнему полю, когда в лицо хлещут дождь и ветер. Как хорошо смотреть во время дождя на пузырящуюся реку, смотреть, как на излучинах бурлят водовороты, они похожи на глаз разъяренного чудовища.
Иногда я спускаюсь к полотнищу реки и глажу холодные волны.