Во дворе жена отвела служанку в сторону и что-то ей сказала. Позднее я узнал, что именно:
— Анка, присматривай за домом и за хозяином, чтобы не ходил он в неглаженых брюках… Может, я не вернусь…
Ночь эту я не забуду. Она была такая ясная и отчетливая, будто нарисованная на картине. Луна, скользя по небосводу, зацепилась за макушку дуба на Припорском холме.
Лик ее был бледен, в каких-то пятнах, как лицо больной женщины.
Внизу по склону стелился осенний призрачный туман.
Казалось, все вокруг провожало нас: дома, деревья, телеграфные столбы, они словно говорили нам: «Уезжаете? Ну, господь вас благослови!»
Мы сели в такси. Жена закуталась платком, подперла ладонью голову и задумалась.
— Осень, — сказал я.
Она не ответила.
— Морозит. Скоро все покроется инеем, — сказал я некоторое время спустя, но она опять промолчала.
Мы ехали в полупустом вагоне первого класса.
В коридоре у окна стоял какой-то толстяк с неприятным одутловатым лицом и всклокоченными волосами, он равнодушно поглядел на нас и отвернулся.
Она легла на кушетку. На второй станции она уже спала. Я погасил свет и вышел в коридор, встал у окна, чуть поодаль от пассажира в голубой пижаме.
Провожая нас из кабинета в приемную, светлую, с экстравагантной мебелью и карикатурами на стенах, профессор, долговязый, плешивый, с растрепанной бородой, сам как будто сошедший с одной из карикатур, взял меня под руку:
— Скажите, господин инженер, доктор Аврам еще работает у вас?
— Да. Это наш уездный врач.
— Не окажете ли вы мне маленькую услугу? Простите, мадам, я на минуточку похищаю вашего мужа.
Мы вернулись в кабинет. Оказавшись со мной с глазу на глаз, профессор старательно притворил дверь, прижался к ней спиной и сказал:
— Ваша жена опасно больна. Положение критическое.
Меня словно оглушило; растерявшись, я почему-то по-дурацки спросил: