Избранное

— Так он тебе и сознался.

— Ну как бы ни было, а с него причитается.

— Угощаю! — крикнул Симион и так стукнул по стойке, что стекла и бутылки зазвенели. — Пейте!

В корчме на миг воцарилась гробовая тишина.

— Давай водки, корчмарь, не то прибью!

Слова окружающих когтями царапали ему душу. Он побледнел, и глаза у него стали стеклянные, как у горького пьяницы. Голова пошла кругом, и вся корчма со столами и посетителями завертелась, он едва удержался на ногах. Он налил себе водки дрожащей рукой. Выпил три стакана подряд, опрокидывая их в глотку, как опрокидывают ведра, выливая их в глубокий колодец, пил, не сказав ни слова, не поморщившись, только всякий раз плотно сжимая челюсти.

Потом он взял вторую бутылку водки и поднес ко рту, намереваясь выпить из горлышка, но сообразил, что делает что-то не то, и дрожащей рукой попытался еще раз наполнить стакан. Рука не послушалась. Симион резким движением смахнул со стойки наполовину наполненный стакан и трахнул бутылкой по стойке, осыпав всех окружающих брызгами и осколками стекла.

Блуждающим взглядом он обвел присутствующих и, не говоря никому ни слова, опрокинув на ходу лавку, бросился к выходу. Он бегом взбежал на гору, миновал кладбище и устремился на дорогу, что вела к дому. На самой вершине горы он остановился на короткий миг и проскрежетал страшным голосом: «Убью стервеца! Убью!»

Ночь была черна, ему казалось, что плывет он по грязной черной воде, в омуте, тонет, захлебывается и жадно хватает ртом воздух.

Прежде чем ринуться в дом, он забежал в сарай, схватил топор и, ворвавшись в сени, одним ударом разнес в щепы дверь.

Лампа в комнате горела тусклым светом, слабый огонек в фитиле подрагивал, казалось, осенний туман застлал все вокруг.

Лудовика сидела за столом, закутанная до глаз платком, как человек, погруженный в свое неизбывное горе, вдруг она увидела на стене зловещую тень с занесенным топором.

Она оглянулась. Лицо у Симиона перекосилось, в угольках губ белела пена; бледный как мертвец, он каким-то свистящим, не похожим на человеческий, голосом, точно изо рта у него должен был вырваться пар, прошипел:

— Где эта паскудина и его курва?!

*

Стожары пропали из виду, поглощенные пучиной небесного моря. Темные волны облаков сталкивались и разбегались, то пряча, то открывая обломки потерпевшего крушение созвездия, огоньки его неожиданно вспыхивали, выныривая среди облачных гряд, и вновь пропадали надолго, захлестнутые его волнами.

В этой кромешной ночи, казалось, сам дьявол затеял ссору отца с сыном и, озлобясь из-за своей неудачи, рвал и метал, дав волю всем темным силам. Он стоял на вершине горы, обрушивая вниз комья земли, грохот и огонь, разметая кукурузные стебли и неистово плюясь. Его конь бил копытом и высекал искры. Все смешалось, казалось, небесный круг вращается без остановки, смешав восток с западом, север с югом, и несчастному путнику, застигнутому где-нибудь посреди степи, пришлось бы ухватиться за какое-нибудь дерево, чтобы не упасть. Черные тяжелые тучи волочили по земле свои устрашающие тени, точно чудища из апокалипсиса, и постоянно меняли обличье, — они все прибывали и прибывали, извергаемые из огнедышащей кровавой пасти ночи, становясь все чернее и зловещей.

Разбуженная до срока осень, с зеленой травой в седых космах, старая и хромая, с одним глазом живым и молодым, а другим тусклым и мертвым, мокрая, точно она вылезла со дна реки, приковыляла на кукурузное поле, жалобно и тонко завывая. При ее вое собаки Урканов пугливо поджали хвосты и спрятались в укрытие, под навес с сеном.

В доме горела лампа. Симион сгорбившись сидел за столом, спрятав лицо в ладонях, отчего его плечи сузились, и он походил на постаревшего мальчика с красной тонкой волосатой шеей, торчащей из грязного ворота льняной рубахи. На лбу у него была заметна свежая царапина. Когда он бежал через кладбище домой, наткнулся в темноте на ветку акации.

— Слава тебе господи, кажись, уснул, — вздохнула Лудовика, заметив, что дыхание у него стало ровнее, тише, спокойнее…

Лудовика выплюнула изо рта нитку, отложила веретено. Потом вновь принялась за работу, то и дело поглядывая на спящего. Когда порывы ветра налетали на стены, сотрясая весь дом до основания, женщина крестилась, поминала бога и тут же снова принималась за пряжу.