Сумеречное сердце

– Но ведь я могу попытаться сделать доброе дело по-настоящему, без всяких там розыгрышей? – с надеждой спросила Эсмина и тут же потухла, увидев, что Ник грустно качает головой.

– Не сделаешь, – сказал он. – Ты знаешь почему. Чего ты хочешь сейчас больше всего? Чего желаешь всегда?

Она замолчала, чувствуя, что, кажется, знает ответ.

– Ты очень красивая, Эсмина, – прошептал Ник и поднял руки, будто собираясь обнять ее за плечи, но его ладони так и застыли в воздухе. Он ее не коснулся. – Любой мужчина в здравии и рассудке захотел бы такую женщину. Я хочу тебя с тех пор, как увидел на той площади. И мне стоило адовых мук отказать тебе, когда мы оказались вдвоем на холме сегодня вечером. Подумай и признайся честно себе и мне. Чего ты больше всего желала?

«Конечно, крови», – ответил вечный зов в голове Эсмины, и она почувствовала себя птицей, ломающей крылья о прутья клетки, в которой дверей предусмотрено не было. Клетку построили вокруг нее так давно, что она и не представляла мир без решетки.

– Не прогоняй меня, – попросила Эсмина, осторожно положив голову ему на плечо. И удивилась, когда он резко потянул ворот рубахи, не расстегнув, но оторвав пуговицу. Та с треском отлетела в темноту, но звука ее падения в траву никто не расслышал: оба слишком жарко и громко дышали.

– Давай, – хрипло прошептал Ник. – Пусть любви у нас быть не может, но я хочу подарить тебе хотя бы эту малость. Отдал бы всю кровь, если… Если бы потерял надежду. Два глотка, Эсмина. Я в тебя верю.

Легко ему было рассуждать о вере и надежде. Ее давно не ставили перед таким искушением. Что такое два глотка, когда перед тобой так заманчиво пульсирует заветная венка? Все в ней было – жизнь, цель, смысл. Мир блек и терялся перед тем, ради чего жила Эсмина. Она осторожно коснулась пальцем шеи Ника, почувствовала, как он вздрогнул, и вдруг испытала к себе такую ненависть, что если бы его руки не обвились вокруг нее плотным кольцом, наверняка бы развернулась и убежала. Бросилась бы в болото с головой, и никто бы ее оттуда не вытащил. Но колдун держал крепко, голод гремел в барабаны внутри всего ее существа, и зов снова победил.

– Два глотка, – повторила она, как во сне, и дальше потеряла себя в нем.

Бегущие волны по ослепительно-белому подолу пышного платья. Если крутиться долго, ткань надувается куполом и делается похожей на лепестки колокольчика. Его волосы пахнут хвоей и сеном. Привыкшие глядеть сурово глаза смеются. Крепкая мужская ладонь на ее большом животе – тепло. Спать удобно только на боку. В груди тесно от переполняющих сердце чувств. Любви там много, хватит на весь мир. Впереди целая жизнь, и дорога устлана белыми лепестками. Розы пахнут заботой и нежностью. Одинокий цветок на крышке гроба. Кто-то уколол руку шипом, измазав кровью изысканный бархат. Белый цвет становится красным, а любовь превращается в вечный голод.

Эсмина очнулась, когда поняла, что не он держит ее, а она его. Ник сползал на землю, уже не держась на ногах самостоятельно. Такой паники вампирша никогда не испытывала. Рухнула на колени рядом, зажала кровоточащую ранку ладонью, заглянула в лицо, немного успокоилась. Колдун был бледным, но не обескровленным. А ведь он ей поверил!

– Мерзость! Ты мерзость! – закричала Эсмина, с каждым криком ударяя себя по груди. – Чтоб ты сдохла, тварь проклятая! Ненавижу!

– Эй, – едва слышно позвал приходящий в себя Ник. – Ты там с кем?

– Ни с кем, милый, – не слыша себя, забормотала она. Вампирша и не подозревала, что когда-нибудь будет так рада видеть свою жертву живой. – Прости, я сорвалась! Как ты? Может, водички принести?

Ник вяло махнул рукой, отказываясь, но на его губах вдруг расцвела улыбка.

– Как ты меня назвала?

– Не важно, – уже суровее ответила Эсмина, чувствуя, что еще немного – и расплачется. А она этого не делала со времен… Да никогда за сто лет не плакала!

– Тебе было хорошо? – каким-то странным тоном спросил колдун.

Вампирша подозрительно на него посмотрела и промолчала. Образы, вспыхнувшие в голове, когда кровь Ника стала для нее вселенной, Эсмине не понравились. Она редко видела картинки, когда пила кровь жертв, и обычно о них не рассказывала. Кройн считал, что такие видения – вещие. Либо прошлое, либо будущее. Вот только чье – не всегда было понятно.

– Если ты когда-нибудь захочешь моей любви, только скажи, – прошептала Эсмина. – Но ты должен знать, что зов всегда для меня важнее. На первом месте – только он.