Иногда слух Игоря улавливал цитаты, в которых мелькала его старая фамилия, – но уже гораздо реже, и реагировал он на нее почти спокойно.
О Полине, конечно, не было никаких вестей.
Зато были фильмы – много разных фильмов, где лица женских персонажей постепенно приобретали ее черты. Игорь понимал, что это начало шизофрении, но не мог не радоваться появлению Полины на экране. Она говорила с ним цитатами, которые он иногда повторял ночью, чтобы справиться с приступами паники.
– Это круг. Вы живете, чтобы продолжать жизнь. Какой смысл?
– А какой смысл в вашей жизни?
– Чувства. Вы никогда не ведали их и не знаете, что это, но это насущно, как дыхание. И без этого – без любви, без ярости, без печали – дыхание всего лишь тиканье часов.
Игорь, щурясь, присмотрелся к экрану:
– Ты права, Полина. Ты, как всегда, права.
Дорога из больницы на Курский вокзал два месяца назад казалась Игорю чем-то настолько далеким, как будто это тоже был фильм – и не про него. В этом фильме он ехал на трамвае, покачиваясь от слабости, и боялся смотреть в лица людей. В руке он сжимал коричневый бумажный пакет, который ему отдали при выписке: внутри лежали аккуратно сложенный черный пуховик, красная вязаная шапка, белая футболка, нижнее белье, носки, джинсы и кроссовки. Стоя у окошка с поджавшей губы медсестрой, которая наконец получила нужные документы, Игорь в который раз про себя поблагодарил Полину: она предусмотрела все, даже то, что ему нечего будет надеть, поскольку доставили его сюда практически голым.
Игорь трясся в заснеженном трамвае, а за окном разбивались на тысячи ослепительных линий фонари: в глазах стояла мокрая пелена, хотя слез больше не осталось. Он выплакал их все, сидя на корточках у больничной стены в темноте и зажав рот рукой, чтобы прохожие ничего не услышали. Зажженная сигарета роняла пепел на свежевыпавший снег, и тот проседал под красными искрами и покрывался черными дырами.
Соколов почти не помнил, как нашел нужную ячейку в камере хранения, на автомате ввел пароль и достал оттуда токен с деньгами и карт-ключ: единственный неперсонализированный запас на «черный день», который успел сделать в прошлой жизни. Это было глупо, но остальное покоилось на цифровых счетах в банках по всему миру – и этими деньгами он теперь не мог воспользоваться, если хотел жить.
Денег в ячейке было немного, карт-ключ выглядел старым и потертым, но у Игоря не осталось сил думать о будущем. Настоящее ужасало его равнодушием, неспешностью и бессмысленностью.
Впервые в жизни у Соколова не было целей. Никто не обращал на него внимания – и это сводило с ума.
Оцепеневший, он доехал до квартиры на окраине, в которой годами никто не жил, открыл ее в темноте, упал на пыльный диван и замер.
Боль лежала на груди неисчезающей тяжестью, не давая вздохнуть. Ему хотелось чувствовать что-то другое, только не это, – но ничего другого у жизни для него не было.
«И без этого – без любви, без ярости, без печали – дыхание всего лишь тиканье часов», – повторил он про себя фразу из фильма, которая заставила его вернуться в реальность.
Какой-то звук помимо кино проявился фоном. Источником была открытая на два пальца фрамуга: за ней что-то неравномерно постукивало и шипело, смутно и знакомо.
Соколов с трудом поднялся с дивана. Стоя в темноте возле окна, сквозь которое тускло светил один-единственный уличный фонарь, Игорь не мог поверить своим глазам.
В матовом асфальтовом блеске оттепели, среди груд грязного снега двое парней в черных капюшонах и масках заканчивали гигантское граффити на стене противоположного дома.
Игорь замер, не в силах отвести взгляд от картины.
ebooksa