— Агата, что с тобой, ты в порядке?
Он растерянно отвечает на вопросы наводнивших кабинет медиков — нет, эпилепсией не страдает, приступов паники не наблюдалось, для него это тоже неприятный сюрприз. Звучит осторожное предложение прервать беременность по медицинским показателям, и я чувствую страх Мансурова.
Этот ребенок Тагиру нужен больше, чем мне. Больше, чем его отцу. Если бы у меня была хотя бы минута, чтобы написать ему, если бы я могла позвонить и рассказать…
Пора сворачивать представление, внутри жжет от датчика, я не хочу никого видеть. Мне что-то колют в руку, поливают водой, дают нюхать ватку, смоченную нашатырем. И смотрят с сочувствием. На Мансурова. Бедный, связался же с неполноценной.
Но мне все равно. Теперь мне и моему ребенку остается только ждать, что его отец получит снимки и придет на помощь. Второй снимок вышел немного смазанным, потому что тату у меня над лопаткой. Но если он увидит, то вспомнит, обязательно вспомнит.
«Мon Сher».
Только он знает, что «мон шер» — это не «мой дорогой». Это «мой Шерхан».
Глава 1
Меня привозят в дом мужа. Тагир ведет себя непривычно заботливо, он рад, что я беременная, наверное, не думал, что у меня это получится сразу. Если честно, я тоже надеялась, что ничего не выйдет, или что я вообще не смогу забеременеть. Но у Арсена все вышло с первой попытки.
Никого не хочу видеть, поднимаюсь к себе и ложусь на кровать лицом к стене. Мансуров допытывается, не голодна ли я, может, мне чего-то хочется. Если смотреть со стороны — настоящий любящий муж и отец. Прячу лицо в ладонях.
Когда я выходила замуж, думала так и будет. Что у меня теперь есть любящий муж, который когда-то станет любящим отцом моего ребенка. Тагир, наконец, убирается из комнаты, щелкает замок.
Я здесь пленница. А теперь и мой ребенок тоже. Беззвучно плачу, не хочу, чтобы Мансуров или охранник услышали, хоть очень хочется разреветься в голос.
Мансуров лжет, я не немая, врачи называют это мутизмом, а мутизм — всего лишь болезнь. Отец называл это безмолвием, и мне так больше нравится. Многие болезни можно вылечить, наверное, и мою тоже. Но мне она не мешает, ведь я говорю с камнями. Драгоценными камнями, не обычными. Не могу объяснить, так тоже бывает.
Я и с людьми говорю на самом деле, просто люди меня не слышат, а камни слышат. И если у них есть желание, то еще и отвечают. Но для Мансурова это тоже за гранью, у него моя немота вызывает только брезгливость. Впрочем, как у меня его болтливость, так что тут мы квиты.
В детстве я чуть не утонула в ледяной воде — спасала собаку, упавшую в прорубь. Собаку я спасла, но подо мной проломился лед. Собака громко лаяла, услышали прохожие, и меня вытащили. Но то ли я сильно испугалась, то ли долго пробыла в коме, с тех пор я не говорю.
Меня возили по врачам, знахаркам и травникам, даже пробовали гипноз, но я так и не заговорила. Папа не жалел никаких денег. Он был известным в городе ювелиром, изделия от Дворжецкого высоко ценились среди нашей элиты.
Еще когда я была маленькой, любила перебирать драгоценные камни и раскладывать по кучкам. А потом рассказывала отцу истории, которые придумывала для каждого камня. Тогда он и понял, что я что-то вижу, потому что я раскладывала их по чистоте.
Слезы не лучшее лекарство, но мне становится легче. Вспоминаю пятнышко на мониторе и веду рукой вниз, нерешительно кладу ее на живот. Ничего. А ведь казалось, сейчас мне в руку застучит сердечко сына. Его сына…
Арсена я впервые увидела, когда мне было шестнадцать. Он пришел к отцу по делу, и я до сих пор помню этот день посекундно.
ebooksa