Голод

22
18
20
22
24
26
28
30

– Нет ли у вас для меня письма от Эдвина Брайанта? Он должен был проезжать здесь около недели назад.

Казалось, в темных глазах Васкеса вспыхнула искорка, однако он промолчал.

– Как-как? От кого? – переспросил Бриджер.

– От Эдвина Брайанта. Несколько старше меня, очки носит почти постоянно. Газетчик.

Бриджер покачал головой.

– Нет, такого я среди проезжавших не помню. Да и писем для вас никто тут не оставлял.

На миг Стэнтона охватил ужас.

– Он ехал на запад тем же путем, что и мы, слегка впереди.

Но Бриджер молчал.

– И собирался остановиться здесь, – продолжил Стэнтон. – Я слышал это от него самого.

Что могло задержать Брайанта? Ранен, убит, умирает? Об этом не хотелось даже думать.

– Нет, нет, вы правы, – проговорил Васкес. – Был здесь такой, теперь припоминаю.

Услышав, что Брайант все-таки проезжал через форт, Стэнтон вздохнул с облегчением… вот только в поведении Бриджера с Васкесом чувствовалась какая-то фальшь.

– Так вот, Брайант собирался оставить для меня письмо. У вас его точно нет?

– Точно, сэр, – ответил Васкес, и Стэнтон понял: он лжет.

– Ну что ж… Доннер вам все сказал. Мы пробудем здесь еще пару дней. Я еще загляну – вдруг что-нибудь обнаружится, – сказал он, прежде чем повернуться к двери.

Однако Бриджер лишь улыбнулся – безмятежно, бесстрастно, во все тридцать два зуба.

Следующие два дня над фортом, не прекращаясь, лил серый, унылый дождь. С сушью он живо покончил, и потому на ненастье никто не сетовал, но тоску нагонял нестерпимую. Костры шипели, дымили, семейные жались по походным шатрам, вечера проводили, дрожа, в заляпанной грязью одежде и обуви, почесываясь от укусов вшей, блох и прочих паразитов, угнездившихся в постелях и в платье половины обоза. Тяжелее всего приходилось старикам вроде Матиса Хардкопа, пожилого бельгийца, путешествовавшего в одиночку. Не слишком-то разбиравшийся в людях, Хардкоп (в силу каких-то совершенно, на взгляд Стэнтона, необъяснимых причин) привык полагаться на помощь Кезеберга, но вскоре Кезебергу надоел, и тот – вопреки просьбам тихой, спокойной жены, Филиппины – вышвырнул старика из фургона. Ослабленного тяготами путешествия, Хардкопа быстро одолел скверный кашель. Теперь старик только и делал, что тихонько бродил по форту с постелью и почти опустевшей котомкой, в поисках сухого места, где мог бы поспать.

Пара семейств, спасаясь от непогоды и грязи, арендовала у Бриджера с Васкесом комнаты. Джеймс Рид с многочисленными чадами и домочадцами поселился в казармах, пустовавших с прошлого года – с тех пор, как из форта вывели гарнизон. Братья Доннеры устроились и того лучше, предложив Васкесу столько денег, что мексиканец со всей семьей перебрался из собственной избушки в сарай. Таким образом, кланы Доннеров не только укрылись от дождя, но и могли наслаждаться горячей пищей, и даже горячими ваннами, согревая воду в имевшемся у Васкеса огромном медном котле. Стэнтон же, до сих пор не утративший духа янки, рассудил, что тратить солидные суммы, имея в хозяйстве надежный, прочный шатер, попросту неразумно.

К третьему утру остановки в Форт-Бриджере дождь наконец унялся. Раздевшись до пояса, сложив одежду поблизости, Стэнтон опустился на колени у самого берега реки. Вода оказалась такой холодной, что дух захватывало, немилосердно холодной… однако умывание – несомненно, благодаря деду – доставляло некое извращенное удовольствие. Вымылся он быстро, только торс и ополоснул. Все вокруг суетились, спеша покончить с насущными делами: Доннер обещал, что сегодняшний день в форте будет последним, а дел у Стэнтона накопилось порядком. Проверить колеса и оси фургона – не износилось ли что, не даст ли слабину; почистить заскорузлую от пота упряжь; осмотреть копыта волов и верховых лошадей… Тягловый скот без копыт годен только на мясо, а потерять хоть одного вола, хоть одну лошадь не мог себе позволить никто.