— Что случилось, Арина? — спросил холодно. — Последнее пополнение — вчера утром.
— Что? — прохрипела она, умело разыгрывая свой маленький спектакль. — Я ничего не брала!
Разумеется. Теперь оставалось только отрицать!
— Не успела? — иронично скривил губы. — Первое пополнение перевели на заграничный счет твоего любовника спустя две недели. Предлагаешь мне подождать?
Я смотрел на Арину, но не видел своей жены. Ее место заняла другая, женщина с которой принудительно содрали маску. И к ней я испытывал лишь презрение.
— Этого не будет. Я раздавлю вас обоих.
Это не просто слова, это — обещание.
До Арины, видимо, дошла вся серьезность ситуации. Она вцепилась в спинку стула и опустила ресницы. Задышала глубоко и часто, будто ей кислород перекрыли. У нее начиналась истерика. Я наблюдал за ней, не мигая, а в груди словно стекла разлетались, беспощадно вонзаясь в плоть. Я не поведусь на ее слезы. Больше никогда не поведусь.
— Это наглая клевета, — ее голос дрожал.
Чего и следовало ожидать. Ни капли оригинальности.
— Хорошо, — холодно согласился я и переворачивал страницы до тех пор, пока не пошли фотографии. — А это как объяснять будешь?
Арина зажмурилась, прикрывая рот рукой, и замотала головой в отрицании. Снова клевета?
— А ты мне поверишь? — едва слышно спросила она, с надеждой взглянув в мои глаза.
Не поверю. Ни единому слову больше не поверю. Просто не смогу, что бы она сейчас не сказала. Это была точка. Кровь застывала в жилах от осознания этого, боль парализовала. Я больше не хотел ее испытывать. Никогда.
— Нет, мое доверие ты потеряла безвозвратно. Я подаю на развод, — произнес четко, без эмоций, как гребаный мертвец.
Арина застыла в шоке. Задохнулась словно от боли, шагнула ко мне.
— Руслан…
Прострелил ее предостерегающим взглядом, лишь бы не подходила. Не ломала мою решимость. Она всегда могла вить из меня веревки, сводить с ума своими улыбками, прикосновениями, взглядами. Я любил их настолько, что все готов был делать ради них. Хотел только ее. Всегда хотел, как одержимый. С самой первой встречи. Только она могла так влиять на меня, только ей я позволял прогибать себя. Но больше не позволю. От осознания одной только мысли, кто в действительности имел надо мной столько власти, меня поглощала ненависть. И к ней, и к себе самому.
— Молчи, — прошипел на нее. — Мне даже слышать тебя противно…
Арина пошатнулась, как от пощечины, и опустилась в кресло. Ее лицо исказила гримаса боли, по щекам покатились слезы. Было ли это настоящим проявлением чувств, или игрой на жалость, я не знал и не хотел знать. Теперь это было неважно. Теперь будет только так.