Беньи посмотрел на Бубу, потом на Амата, потом опять на Бубу. Покачал головой:
– Я никогда в жизни не рассматривал ВАС в душе!
Раздевалка взорвалась хохотом, но один из старших игроков посерьезнел и бесцеремонно спросил:
– А остальных? Хочешь сказать, ты никогда не рассматривал в душе НИ ОДНОГО из всей команды?
Беньи сморщился:
– Да я лучше девчонок буду рассматривать, чем вас.
– Вот сейчас обидно было… – Плечи старшака поникли.
– А мы так стараемся держать себя в форме, – разочарованно проворчал другой.
Бубу и Амат ухмылялись. Все почти как всегда. Но Беньи посерьезнел и указал на рукав Бубу:
– Мне тоже нужна такая. Если можно.
Бубу написал на обрывке скотча «Анн-Катрин» и прилепил Беньи на рукав. Буквы вышли неровными, потому что рука у Бубу дрожала.
Элизабет Цаккель с Петером стояли у дверей раздевалки. Цаккель недовольно бурчала, но Петер решительно жестикулировал в том смысле, что ей следует сказать команде хоть что-то. Цаккель застонала, шагнула в раздевалку и по-хулигански свистнула, призывая всех замолчать.
– Так. Мне тут сказали, что тренер должен сказать что-нибудь, чтобы воодушевить команду. И… я… вы пока продули со счетом четыре-ноль.
Парни сердито глянули на нее, она так же сердито глянула на них и продолжила:
– Я только хочу удостовериться, что вы в курсе. ЧЕТЫРЕ-ноль! И вот еще: вы не только продули, вы еще и играли, как старые галоши. Только сборище полных ИДИОТОВ может думать, что вы победите!
Мужчины молчали. Цаккель откашлялась. И добавила:
– Ну и… я работаю в хоккее всю свою жизнь. Что я могу сказать. Бо́льших придурков, чем вы, мне еще не попадалось.
Воодушевив таким образом команду, Цаккель покинула раздевалку и направилась к арене. Петер, стоя в коридоре, смотрел ей вслед. Лучшего тренерского наставления он в жизни не слышал.
Жизнь в раздевалке замерла. Беньи посмотрел на часы на стене; команде полагалось уже быть на льду, но никто не двинулся с места. Наконец Амату пришлось пнуть конек Беньи:
– Они ждут.